Олег Куваев Избранное Том 1

Покупателей золота здесь не имелось. Ясно как двадцать одно. Или их надо было разыскивать по неведомым Бебе приметам.

Например, базар. Бестолковый, битком набитый ишаками и халатами базар, где темные старики продают редиску, дыни и лук. Будешь в толчее продавать самородок неизвестно кому? Нужен индивидуальный контакт, возможность поговорить без посторонних ушей. А как без ушей, если на пяти квадратных метрах базара находятся двадцать пять человек? В четыре часа дня этот базар, как по звонку, пуст. Сторожу продавать будешь?

От этих обстоятельств Беба ожесточился. Он начисто забыл осторожность и теперь, уходя, оставлял самородок под койкой все в той же швейцарской сумке. Держал его просто завязанным в тряпку.

Обрубок носил с собой. Металл залоснился в кармане, к нему прилипли табачные крошки и всякая разность, которая бывает в карманах не слишком опрятного человека. Пятидесятиграммовый обрубок драгоценного металла потерял свой товарный вид.

«Искать, черт побери, искать надо», – думал, лежа на гостиничной койке, млевший от жары Беба.

Номер был странный, сделанный из двух комнат. В комнате поменьше стояли две койки, в комнате побольше – четыре. И в той и в другой комнате люди менялись почти ежедневно. Это был обгорелый на сельскохозяйственном производстве народ, в неизменных брезентовых сапогах и кителях из серой холстины. Они вставали в пять–шесть утра, пили зеленый чай из гостиничных чайников и исчезали, чтобы завтра смениться новыми.

Неутомимо держался только его сосед, главбух неизвестного провинциального производства. Этот чертов главбух тоже обазиатился. Тоже вставал в шесть часов утра, пил для начала зеленый чай, затем клал на стол папку и вслух начинал читать свои бумаги: «От шестого восьмого шестьдесят шестого. В ответ на Ваш тридцать два дробь семь сообщаем…» Проклятый канцелярщик так и читал, как пишется «шестого восьмого…»

От всего этого хотелось запить, кануть в темную бездну. Но Беба держался. Чужая страна, чужие обычаи. Ухо востро и хвост пистолетом. «Учись, солдат, свой труп носить, учись висеть в петле…» – так произнес поэт.

В этом городе все говорили про хлопок. Радио говорило про хлопок, газеты писали о нем же, и комики–постояльцы в брезентовых сапогах, когда переходили на русский, толковали тоже про хлопок. Базарная толпа состояла из людей в халатах. Халатники, он это видел, знали физический труд не по книжкам. Редким и случайным казалось в толпе темных халатов белое пятно рубахи интеллигента или сарафан приезжей туристки.

Темнолицые люди в темных халатах продавали и покупали дыни, инжир, связки табачных листьев и темно–зеленую массу «нас» – табачное зелье, которое кладут под язык. Они же сидели на открытых верандах чайхан и пили, скрестив ноги, этот чертов зеленый чай, пили молча и бесконечно. Бебу, бездельника по натуре, это молчаливое рассиживание раздражало.

Через несколько дней он загрустил, перестал верить в возможность выловить из скопления чужих племен нужного человека.

18

Жить окончательно не хотелось. Беба спустился вниз, в ресторан, взял карточку. Меню делилось на разделы, отпечатанные типографски.

1. «Искусство кулинара».

2. «Закусите, пожалуйста».

3. «В обед полагается».

4. «Вкусно и сытно».

5. «Приятно и полезно».

6. «Тонизирует вас».

7. «Утолите жажду».

8. «Только в меру» (водка «Московская», коньяк 3 зв., портвейн № 15).

9. «Кто не против» (папиросы «Беломорканал», сигареты «Краснопресненские»).

«А вот я не в меру», – мрачно подумал Беба и заказал коньяк.

Неожиданно за сдвинутыми в стороне столами появилась группа иностранцев.

«Интересно, им то же меню дают? – подумал Беба и вдруг прямо похолодел: – Иностранцы!»

Иностранцы с птичьим говором усаживались за сдвинутые столы; безликие мужчины в легких до зависти летних костюмах, загорелые, сухие, как ящерицы, женщины. Прикатили из заморских стран смотреть: минареты.

«Ах, черт! – подумал Беба, подливая себе коньяк. – Они же в гостинице здесь живут. Вечерком пригласить вон того мордастого. Языка не знаю. Может быть, немцы. Ди муттер, ди тохтер, дер тигд. А что дадут? Валюту дадут. А валюту…»

«Остановись», – сказал голос предосторожности. Беба заглушил его порцией коньяка. Какая предосторожность, если папахи не понимают человеческих слов. Он же не собирается быть валютчиком. Один раз, один только раз. Вспомнилась картинка. Тот знакомый валютчик, который невесело кончил. Тогда в ресторанном зале было пьяно, дымно, весело, и малый этот держал беседу, травил анекдоты, но глаза, точно не ему и принадлежали, бегали, ощупывали, осматривали зал и всех, кто был, кто входил, сидел, выходил. Ни на минуту не знали отдыха эти глаза и опьянения тоже не знали. Кто там еще был? Им и отдать валюту, пусть они ее… Стоп! Подумать надо. Прополощем мозги, Беба, дружище…

Беба заказал еще коньяка, взял стакан, в котором торчали салфетки, выкинул их, а в стакан налил. Чуть повыше половины, но ниже полосок. Выпил. В голове стало напряженно и ясно.