Читаем Олег Меньшиков полностью

Павел Лебешев удивительно снял горный аул. Величественный покой снежных вершин с их удлиненными контурами. Как на полотнах Павла Кузнецова - синие, прекрасные горы ("Брак пленки",- шутил в связи с этим синим тоном Павел Лебешев на пресс-конференции). С экрана струится будто ровное течение сельской жизни, не тронутой веками. Ходят по кругу волы, взрыхляя землю. Женщины идут с кувшинами к реке за водой. Играют дети. Правда, во время игры в сватовство одиннадцатилетняя дочь Абдул Мурада Дина (Сусанна Мехралиева), рассказывая о своем приданом, не забудет упомянуть о двух рабах - русских солдатах. Наверное, так было и сто лет назад, во времена войны на Кавказе при Толстом... Кто-то готовится к свадьбе. Кто-то едет в город, чтобы купить оружие... Вместе с тем ощутимо, как в одну минуту все здесь может измениться. На самом деле все тревожно и загадочно. Мира больше не знают эти люди. И не хотят ничего уступить во имя возможного мира. Здесь "мщенье - царь в душах людей"...

Сашка - органичная часть тревоги, мщенья, законов, где нет милости побежденным. Он знает - стоит ему чуть споткнуться, и все будет кончено. Жизнь никогда не вспыхивает столь ярким и сосредоточенным пламенем, как в те мгновения, когда человек смотрит в реальное лицо смерти. Смерть вокруг Слая: в горах, в лепете детей, в звуках, доносящихся откуда-то из других домов. Оттого в нем рождается особая цепкость и жесткость - как у преследуемой дичи, которая должна обмануть охотников.

Но он не может уйти и от маски Слая, тем более на глазах у Ивана; Меньшиков привносит личностный артистизм, присущий ему в реальной жизни, в поведение его героя. Вывели солдат на солнышко - и Сашка немного расслабляется. Опять же осматривается, изучает, вглядывается в лицо Хасана. Пригодились сломанные темные очки - поиграть в суперзвезду из чужого кино... А потом бросить их Хасану: "Сувенир!", не забыв издевательски попросить немого сторожа спеть с ним... Засвистеть тот же "Синий платочек", но по-другому - лихо, вызывающе, давая понять, что плевать ему на этих "нерусских", не взять им Слая голыми руками.

Он очень злой, этот наглый контрактник. Но что делать, если прожитая жизнь никак не располагала его к благодушию? Обездоленность Александра довольно приметна, когда он бросается на напарника по цепи и плену. Он так привык защищать себя от всех и всего, что на всякий случай не исключает из числа потенциальных врагов доброго, чистого парня, хотя отчасти начинает понимать, что за человек рядом с ним. Меньшиков продолжает в "Кавказском пленнике" тему "человека 90-х", воспитанного новой российской действительностью, порешившей с советскими лицемерными постулатами и вместе с ними отбросившего напрочь способность жить не только своими интересами, своей болью. Исполненный горьких постоянных катаклизмов наш нынешний мир настраивает человека на ежесекундную оборону, на борьбу исключительно за самого себя, и Сашка-Слай - порождение всего этого. Его веселые пошлости и злобные вспышки - отражение того, что он принял для себя в качестве закона выживания. Но тогда чем он хуже аксакала из местных, задумчиво произносящего, решая судьбу пленных: "Убить всегда лучше".

"Уйти!.." "Уйти..." Одна мысль бурлит в сознании Сашки. Плюс ко всем бедам он еще и прикован к этому простодушному парню, олуху, почему-то верящему в благополучный исход обмена пленными. Прапорщик давно отвык верить людям, как и отвык верить в лучшее. Ему хочется, чтобы Ивану стало больно и страшно, как ему, непобедимому Слаю. С откровенным удовольствием он не просто рушит Ивановы надежды. Он преподносит их ближайшее скорбное будущее продуманно спокойно - так звучит убедительнее. Так проще нагнетать ужас - передавая свой страх и ужас другому. Он как будто доверителен, он даже как будто сочувствует: "Тебя, Ваня, вряд ли кто купит...", "На двоих не хватит денег...", "Зарежут...", "С яйцами прощайся. У них обычай такой чуть что, яйца резать..." И все это ровным, почти задушевным голосом бывалого, всезнающего, успевшего все это видеть, ощутить человека. Он вроде хочет так подготовить несчастного Жилина к его скорому кошмарному будущему, упиваясь доверчивостью перепуганного дурачка. Садист? Ни в коем случае! Так обращался бы с ним, с Сашкой, любой, ощутивший себя сильнее, увереннее в себе. Все нормально - по нормам, усвоенным Слаем, и ничего дурного он не совершает с Иваном, по крайней мере, в его личном представлении. Кроме того, приятно играть спектакль...

Доведя Ивана, можно сказать, до тихого и безмолвного горестного прощания с жизнью (Жилин уже просит прапорщика не рассказывать его несчастной матери об ужасной казни, которой был подвергнут ее единственный сын), "палач" неожиданно милостиво сообщает: "Меня Саша зовут. Слай". Это первый шаг к сближению, самим Сашкой совсем не осознанный. Не понимает еще, что хочет иметь рядом человека, о чем прежде никогда не задумывался.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное