Олег Вещий – Орвар-Одд. Путь восхождения

Леонид (Кавелин) отмечал: «Признав же, согласно со свидетельством летописца ХV века, болгарское происхождение Ольги, мы получаем через то иное более достоверное и целесообразное освещение важнейшего из событий нашей древней истории: принятия ею христианской веры; причём хотя отрывочные, но достаточно определенные известия о её духовном наставнике и спутнике в Царьграде, болгарском пресвитере мнихе (иеромонахе) Григории, приобретают полную достоверность и наводят на многие заключения. Болгарский пресвитер-монах Григорий, бывший сотрудник болгарского царя-книголюбца Симеона, муж просвещенный, переводчик двух греческих хроник: Георгия Амартола и Иоанна Малалы, оставивший Болгарию, по смерти Симеона, и очутившийся при дворе русской княгини Ольги, – личность, доселе не вполне выясненная. Теперь же, когда сделалось известным о болгарском происхождении Ольги, появление при языческом дворе Ольги болгарского пресвитера-мниха, сделавшегося главным наставником её в христианстве, а вероятно и внешней политике, – поясняет очень многое, казавшееся доселе неясным в её действиях. Пресвитер-монах Григорий сопровождал Ольгу в её поездке в Царьград, и здесь, как муж просвещенный и знакомый с языком и обычаями греков и церемониями византийского Двора, был ей не только полезен, но, можно сказать, и необходим <…> Как известно, Константин Багрянородный в своем описании приема Ольги упоминает и о её духовнике, пресвитере Григории, присутствие которого при великой княгине, как легко догадаться, было не по вкусу грекам. <…> Болгарское происхождение великой княгини Ольги бросает совершенно иной свет на отношение воинственного сына её Святослава к соплеменной ему Болгарии; не столь удивительными покажутся теперь и слова Святослава, обращенные им к своей дружине относительно Переяславца: “не хощу жити в Киеве, а в Переяславце (Болгарском), ту бо среда земли моея”… и проч. Очевидно, что Святослав, как болгарин по матери, пламенно желал владеть этою страною не по слепой охоте к завоеваниям и добыче, а потому, что полагал себя имеющим на неё более прав, чем византийцы. Кто вероятнее болгарского пресвитера Григория мог внушить Святославу мысль завоевать Болгарию не для греков, а для себя?» – задаётся риторическим вопросом Кавелин.

Кстати, не раз отмечалось, что у Константина Багрянородного Григорий назван не «поп» (папа’с, с ударением на втором слоге), а «па’пас», что примерно соответствует слову «епископ». Нехилый духовник!

А.Л. Никитин обращает внимание на несообразный – для королевы варваров – приём, оказанный Ольге в Константинополе: «…обязательный в таких случаях тройной проскинесис (поклон, при котором распростираются на полу) для неё был заменен лишь легким наклоном головы, а затем, сидя в присутствии императрицы и императора, она беседовала с последним “сколько пожелала” и, судя по всему, без переводчика. Ж.-П. Ариньон, анализируя почести, оказанные Ольге/Эльге, заключил, что она была принята во дворце по чину “опоясанной патрикии”, на который имела право только в том случае, если бы стала свекровью “порфирородной” принцессы[21]. <…> Сам факт неординарного приема княгини росов в императорском дворце таким блюстителем этикета, каким был Константин VII, заставляет вспомнить происхождение Ольги «из Плиски», что является недвусмысленным свидетельством её родства[22] с царствующим домом Первого Болгарского царства и непосредственно со здравствующим в то время царем Петром Симеоновичем» (Никитин, 2001, c. 217–218). Потому она и была принята во внутренних покоях дворца, куда не допускались никакие иноземцы, даже послы. Похоже, притязания Святослава на свою долю «болгарского наследства» уже после смерти царя Петра I вполне реальны и обоснованны!