Олений заповедник

– Ты мне нравишься, Тони, – сказала Лулу. – Ты такой первобытный.

– Я весь покрыт татуировкой. Полюбуйся.

Все происходило приблизительно так. Усугубило мое настроение одно открытие: после нескольких дней я обнаружил, что, согласно ходившей по Дезер-д'Ор сплетне, Тони уложили в постель к Лулу, а Тедди – ко мне.

– Теперь, когда мы стали любовниками, – однажды вечером сказал с усмешкой Тедди, – разреши предупредить тебя, что у меня дурной характер. – И разыграл сценку с рассказом своей биографии. – Моя мать была весьма несчастной женщиной, – сообщил Тедди. – Отец умер, когда я был мальчишкой, и она потом знакомила меня все с новыми и новыми дядями. На меня просто паника нашла. И сегодня мне б хотелось, чтобы случилось нечто такое, и я тогда показал бы, какой я на самом деле. Мог бы проявить достоинство.

– Ты же это не серьезно, – сказал я ему.

Тедди посмотрел на меня.

– Серджиус, ты меня не любишь, – сказал он.

– Я ничего не чувствую ни так, ни этак.

– Нет, чувствуешь. Тебе со мной не по себе. Многим людям со мной не по себе, но это еще не значит, что они могут смотреть на меня сверху вниз.

– Ты прав, – сказал я ему. – Извини.

– Ты действительно считаешь нужным извиниться?

– Да, – сказал я. – Все имеют право любить так, как могут. – Я действительно так думал – полагаю, я не мог думать иначе, но в этом, должно быть, прозвучало превосходство.

Тедди выдохнул дым мне в лицо и сказал:

– Я терпеть не могу выпендриваться. Но почему-то в твоем присутствии мне этого хочется.

– Хватит, ребята, прекратите, – прикрикнул на нас Тони Тэннер. – Дулу не слышит, даже когда я шепчу ей на ухо.

– Давай выйдем и немного поговорим, – предложил я Тони.

– Говори в присутствии слушателей, – ответил он. – Это меня стимулирует.

– Ты сам очень стимулирующий. Когда вокруг тебя толпа, – сказал я ему через столик. Он был фунтов на двадцать тяжелее меня и явно в хорошей форме, а я нет, но меня не волновал исход. Удовольствие от бокса мне давали руки. Как почти все, бокс можно назвать хорошим тогда, когда он идет в ритме, и, пожалуй, в еще большей мере – когда он идет без ритма. Я был настолько готов схватиться с Тони, что надеялся: он окажется хорошим боксером – мне не хотелось, чтобы схватка сразу окончилась. – Я вот что скажу тебе, дружище, – сказал я, – ты выйдешь со мной или будешь сидеть тут и слушать, что я говорю?

Но Лулу положила этому конец.

– А ну прекрати, Серджиус, – набросилась она на меня. – Ты человек жестокий. Ты же, по сути, профессиональный боксер.

– А ведь ты, – с облегчением произнес Тони, – не упомянул об этой детали, верно?

Я не понимал, кто и когда кажется мне хуже – Тони, Лулу или я сам. Я не мог даже придумать, что сказать. А вот Тони – надо отдать ему должное – знал что говорил.

– Что ж, почему бы нам и не выйти? – сказал Тони. – Только когда ты меня разделаешь, разделывай как следует, потому что если ты меня не убьешь, у меня есть парочка друзей, которые найдут тебя.

– Хватит, пошли, – сказал я, вставая.

И Лулу снова нас остановила. Такой это был вечер. Не знаю, как насчет других, но в тот вечер я не один час сидел и пил, и весь нерастраченный адреналин горел во мне.

– Вот что, дружище, давай забудем об этом, – сказал в конце вечера Тони, а я был настолько глуп и настолько измотан, что, если уж быть предельно искренним, даже пожал ему руку.

Неделю мы четверо протерпели друг друга, а потом настало время Тони и Тедди возвращаться в киностолицу. В тот вечер, когда они уехали, на Лулу нашло плохое настроение. Я повел ее в один из клубов, но она никак не могла успокоиться.

– Терпеть не могу Тони, – сказала она. – Это у меня сейчас реакция на него. Ненавижу его вульгарность, а ты, душенька? При нем и я становлюсь вульгарной. Вот что омерзительно.

В последующие вечера мы снова стали ездить в «Опохмелку». И привычный ход вещей был восстановлен. Мы играли в «Призрак» и слушали Мартина Пелли, превозносившего Доротею. Однако Лулу изменилась. Вернулась ее грубая манера говорить со мной, и она была безразлична и злобна в постели. Она погрузилась в глубокую, как густой туман, депрессию.

Желая изменить настроение Лулу, Доротея в один из вечеров наняла киномеханика и показала нам две картины с ее участием. Фильмы, по-моему, были плохие, а игра Лулу озадачивала. В нескольких сценах она изображала то, чего требовал сюжет, а в других играла себя, и было немало таких, где она являла мне совсем новое лицо. Однако она привнесла кое-что в характер своей героини и одержала победу: такой красивой я ее никогда еще не видел. Молоденькое существо – где-то между подростком и женщиной – танцевало в фильме. В ней было наивное целомудрие, привлекавшее мужчину своей противоположностью. Хриплый голосок сыпал остротами. Я сидел рядом с ней в кабинете Доротеи, мы смотрели фильм, и я чувствовал, что он ее поразил. Она издавала какие-то звуки, губы ее открывались и смыкались, тело медленно раскачивалось. Она смотрела на себя с восхищением, с болью и со своего рода изумлением.