Ольга

После того, что произошло с мамой, отец первое время пытался держаться. Сразу после её смерти он взял отпуск и целыми днями был рядом. Играл в ту глупую игру беззаботного детства. Это было странно. Взрослый мужчины, улыбку которого было так сложно заслужить в прошлом, превратился в растерянного подростка, постоянно сюсюкающегося с тобой. Через несколько месяцев он сдался и с нами стала жить бабушка. Мать отца из того самого закаленного трагедией наших предков рода Вороцовых. С ней было проще. Её любовь и забота была требовательной ни смотря ни что. Она не относилась ко мне как к ребенку, а воспитывала во мне стойкость взрослого человека. Отец же с головой ушел в работу и почти не появлялся дома. Все его влияние на меня ограничилось проверкой уроков и требованию к прилежному обучению. Как не странно, но это пошло мне на пользу. При желании получить внимание от наиболее родного мне человека я усердно занималась и к восьмому классу была круглой отличницей. Правда дальше произошло то, что до сих пор, когда мне уже больше тридцати, заставляет меня с огромным усилием набирать номер его телефона. Отец ушел в другую семью.

То есть не совсем ушел. Он забрал меня с собой, но для моего подросткового сознания это было предательством нашей прежней жизни. Большую часть времени я привычно проводила с бабушкой, которая теперь жила отдельно. Новая семья не была плохой и мне, скорее всего, даже было комфортно в ней. Татьяна, женщина с которой теперь жил отец, была очень хорошим человеком. Она, наверное, единственная кроме бабушки, кто не пыталась сделать меня счастливой во чтобы то ни стало, а хотела стать той, которая меня понимает. Но для подросткового возраста, в который я перешла в то время, как это ни парадоксально, нет ничего более отталкивающего, чем попытка взрослых их понять. Соучастие в подростковом кризисе – губительная ошибка родителей. Ведь весь смысл подростковых перемен в том, что взрослые, да и весь мир вокруг, не понимают тебя. Через это противопоставление себя и других рождается индивидуальность. И глупо пытаться разрушить это противопоставление своими попытками понять мир своих детей. Все это можно только пережить, аккуратно подчищая неминуемые проблемы. Нужно просто терпеливо направлять ребенка, но не по выбранному родителями руслу, а в ту сторону, которую ребенок выберет сам. Только так. Предостерегая беду, а не ограждая от неё. Не запретить, а мучительно надеется, что подросток справится сам. Сам выкурит одну, а не двадцать сигарет. Сам поймет, что алкоголь – это не лучший спутник на каждый день. И так далее. Опекать детей от всех бед, можно только лишив их независимости, но именно за неё они борются каждый день своего подросткового становления. И именно по тому, как во взрослой жизни человек использует эту сложившуюся в детстве независимость, определяется влияние родителей. Кто-то набив шишек принимает в родителях мудрых учителей и разделяет с ними свою взрослую жизнь. А кто-то закрывается от них навсегда, привычно пряча свою личную жизнь от их излишнего влияния.

У меня вышло что-то среднее. С одной стороны, никто не давил на меня запретами, с другой, я так и не смогла выдать новой семье доверенность на свою личную жизнь. В какой-то момент я поняла, что им хорошо без меня, а я справлюсь и без них. Вот и весь рецепт. Начиная со старших классов школы моя жизнь была личной историей Ольги Воронцовой, лишь изредка пересекающейся с историей семьи моего отца.

Старшие классы меня многому научили. Иногда кажется, что именно они определили мою будущую жизнь. Это был конец девяностых в странной новой России. До нас, молодых и активных, никому не было дела. Страна то и дело погружалась в войны, кризисы, политические перемены и все были заняты только этим. Никто не видел в нас будущее этой страны, потому что мало кто представлял каким это будущее вообще могло бы быть. А мы, мы жили сами по себе. Независимость, возведенная в квадрат.

Первые клубы, первые рок-концерты поколения новой свободной России. Музыка определяла нас, а мы определяли её. Новые герои больше не шли против режима, не прятались в подвалах. Они были свободны и пели об этой свободе. Закрой окна и задерни шторы, чтобы рассмотреть все трещинки. И испытай любовь, которая больше, чем мое сердце и страшнее прыжка с крыши. Все так и было. Романтики, с главной целью непременно проснуться в одной постели.

Я люблю то время. И себя в нем. Свой худой, вытянутый силуэт в кислотного цвета лосинах и юбке-резинке. В джинсовой куртке-варенке. С поставленной челкой. Тогда я впервые постриглась коротко, навсегда определив длину своих волос не ниже каре. На лице: без преувеличения, дикий макияж с массой фиолетовых оттенков и обязательная ярко красная помада. Это было время первых поцелуев и первой влюбленности. Конечно же в студента в потертых джинсах и с гитарой наперевес. Бесконечной сигаретой во рту и обязательной бутылкой портвейна возле ног.