Ольга

– Значит, уйду несолоно хлебавши. Послушайте, я предпочел бы заключить сделку с вами. Но сделка должна устраивать нас обоих.

– Пятьсот.

– Двести.

Мы сошлись на трехстах евро, после чего антиквар рассказал, как к нему попало это сокровище:

– Видели старый почтамт? В его здании скоро будет новая библиотека. Там громадное хранилище. Почтари, вместо того чтобы сдавать невостребованные письма и прочее в ведомственный архив, как оно полагается, хранили все у себя, на почтамте. Так проще, да и всегда у них находились дела поважнее, чем паковать да отсылать все это добро. А когда построили новый почтамт, а старый очищали под библиотеку, заниматься этим уже было поздновато. Ну и решили избавиться от писем и открыток. Тайком, конечно. Один мой приятель служит на почте, он вызвался это сделать, вот мы с ним на пару все и вывезли. – Он встал и открыл дверь в соседнее, третье помещение. Я увидел целый склад писем, лежащих россыпью и связанных пачками, в больших и маленьких конвертах, и посылок, больших и маленьких, и открытки.

Я подошел, встал рядом с ним:

– Что, если мне тут посмотреть? У вас ведь других дел хватает.

– Ага, чтобы вы нашли двадцать писем, десять из них припрятали, а десять показали мне? По-вашему, я похож на идиота?

– Я мог бы…

– Нет, не мог бы! Мне пришлось бы всякий раз обыскивать вас! Нет уж, я сам отыщу эти письма и открытки, и если найду то, что вам нужно, вы переведете мне деньги, а я вышлю вам письма. И аванс попрошу, тысячу, на тот случай, если я ничего не найду, то есть понапрасну потеряю время. А если найду, мы эту тысячу учтем при окончательном расчете.

– Сколько времени вам понадобится?

– Две недели, месяц или два, а то и все три. Вы же сами сказали, что у меня много других дел. Но я потороплюсь.

– Плачу две тысячи, если управитесь за два месяца.

Он кивнул. Я налил нам еще по стаканчику, мы чокнулись.

На другой день я снял в банке две тысячи евро, заплатил антиквару и улетел домой.

22

Пока что я ничего не достиг. Но я воспрянул духом – все-таки съездил в Норвегию, нашел антиквара, сторговался с ним и поручил ему заняться поиском писем, причем за приемлемую цену. Выходит, прежде я жил слишком размеренно и осмотрительно, а надо бы посмелей и поактивнее?

Вспомнилась вдруг лисица в зоопарке моего родного города. Я видел ее там в детстве. Зоопарк был маленький, и маленьким был крытый вольер из проволочной сетки, где лисица без остановки бегала взад-вперед и при каждом повороте отталкивалась одной и той же лапой, упираясь в тот же пятачок на бетонном полу, уже темный, засаленный, истертый до блеска. Что же, и после меня останется такое вот темное, истертое пятнышко? Или даже этого не останется?

Но что делать, я самый обыкновенный человек, как все, и жизнь у меня самая обыкновенная. Я не совершил ничего выдающегося. Но я редко ошибаюсь относительно масштаба личности других людей, и из меня получился бы хороший биограф, если бы у меня был друг, человек фаустовского склада или даже затерявшийся высоко в гуще ветвей жизненного древа. Но не было у меня такого друга. Зато была Ольга, и воспоминания о ней для меня драгоценны – с меня довольно того, что я пишу ее биографию.

Ведь это привело меня в Тромсё и одарило встречей с Адельгейдой Фолькман.

Мы несколько раз созванивались. Как ей лучше добраться – лететь на самолете или ехать поездом? Где жить – в гостинице на набережной или в пансионе, что рядом с моим домом? Она выбрала поезд и пансион, а по каким причинам, об этом я мог только гадать. Она предпочитает более спокойный переезд по железной дороге и короткие переходы по городу? Или у нее туго с деньгами? Она бережлива или, чего доброго, скупа? Льготный билет на поезд дешевле, чем на самолет, пансион дешевле гостиницы. А какая она вообще? Голос молодой, но иногда голос у пожилых женщин остается молодым; говорила она тихо, это, возможно, признак спокойного нрава, но, может быть, просто она медлительный или скучный человек.

Я встретил ее на вокзале. Был февраль, в воздухе уже пахло весной, на террасах кафе и в пивных садах люди сидели без пиджаков, и я повез ее в садовое кафе на набережной. Солнце еще час-другой не уйдет с неба, и мы успеем выпить по чашке чая.

Мы сели. Теперь я мог лучше разглядеть ее. Морщинки у глаз и возле губ, светлые с проседью волосы, зеленые глаза, полные губы. Ей, верно, лет шестьдесят. Кожа увядшая – она курит или, может, недавно бросила курить; на лице никакого макияжа, ни даже губной помады. Когда мы шли с ней, сначала от вокзала к моей машине, потом от машины до кафе, я заметил, что она чуть ниже меня ростом и чуть полнее, но прежде всего я обратил внимание на ее решительную, уверенную походку. И так же она теперь смотрела на меня: решительно и уверенно.

– Вы недавно бросили курить? – спросил я. – Понимаете, вы доставали бумажный платочек и на секунду повернули пакетик так, как будто хотели предложить мне сигарету.

Она засмеялась: