Ольга Берггольц: Смерти не было и нет. Опыт прочтения судьбы

15 апреля 1962 года Ольга написала заявление в парторганизацию издательства "Советский писатель" о том, что возглавляющий в данное время издательство Н. В. Лесючевский – доносчик, который способствовал гибели Корнилова: "Считаю своим долгом коммуниста и советского поэта довести до сведения всех коммунистов издательства "Сов. писатель", что на совести председателя прав. Сов. писателей, члена КПСС Н. В. Лесючевского лежит трагическая гибель комсомольского поэта Б. Корнилова, осужденного 20 февраля 1938 к расстрелу. 13 марта 1938 (37) Н. В. Лесючевским была дана рецензия на творчество Б.П., на основании которой строилось обвинительное заключение. Я была ознакомлена с этой рецензией в 1956 году. В письме на имя А. А. Суркова прокурор Лен. воен. округа полковник Горбанёв охарактеризовал эту рецензию как клеветническую и явно необоснованную. Я полностью согласна с этим мнением прокурора, высказанным на имя Суркова, в котором он требовал привлечения Лесючевского к ответственности…"

Заявление Ольги никакого действия не возымело. Правда, в декабре 1962 года состоялось партийное собрание в Союзе писателей, на котором член парткома Юрий Корольков требовал наказать соучастников сталинских преступлений, в том числе и Лесючевского. "Лесючевский отвечал ему бледный, судорожно-нервически напряженный, – вспоминали Орлова и Копелев. – Он говорил, что это были не доносы, а "критические экспертизы", которые у него потребовали уже после ареста обоих поэтов. "Вы посмотрите газеты тех лет, многие критики, в том числе и сидящие здесь, писали об этих и других литераторах куда хуже, куда резче, еще до того, какие были арестованы""[147].

Лесючевский был по-своему прав: подобным образом соучаствовали в преступлениях многие. Это не снимало с него ответственности, и тем не менее каких-либо санкций не последовало.

Летом 1963 года за границей вышла статья литературоведа Юлиана Оксмана, десятилетие проведшего в тюрьмах и лагерях. Статья называлась: "Доносчики и предатели среди советских писателей и ученых". В ней, в частности, говорилось: "Так, остался на своем посту Н. В. Лесючевский, директор издательства "Советский писатель", распределяющий и деньги, и бумагу, отпускаемые всем московским и ленинградским писателям на житье-бытье. На основании ложных доносов Лесючевского были расстреляны в 1937 году поэты Борис Корнилов (первый муж поэтессы Ольги Берггольц) и Бенедикт Лившиц и осуждена на многолетнее тюремное заключение писательница Елена Михайловна Тагер, автор талантливой книги повестей "Зимний берег". По клеветническому заявлению Лесючевского в Ленинградское отделение НКВД был осужден на восемь лет лагерей Николай Алексеевич Заболоцкий, преждевременно скончавшийся в 1958 году от туберкулеза, нажитого им от истязаний на допросах и издевательств и голода в лагерях"[148].

Но до осуждения палачей дело так и не дошло.

…А выжившим надо было научиться жить на воле. Старый Ольгин товарищ еще по РАПП писатель Иван Макарьев уцелел чудом. Ольга писала к нему на каторгу, посылала свои стихи. Но теперь Ольга так часто была в больницах, что встреча их все откладывалась.

"Дорогая Оля! – писал он ей горестно. – Так как нам не удалось увидеться, а я этого хотел, вспоминая, как я в Норильске в 1946 году получил твою книжечку с надписью, от которой плакал. Вспомнил и много друзей. Ну, зачем ты пьешь? Неужели не можешь взять себя в руки? Милая, если бы я спился – это еще естественно. Понимаю, конечно, что и тебе было нелегко, но ведь мы нужны еще в этой жизни, ты нужна народу… Очень прошу тебя, встряхнись. Как старый пьяница, рекомендую: поставь задачу: не пить два-три дня – до такого-того числа… (Передай, что слухи о смерти моей преувеличены.)

26.8.56. Дорогая Ольга! Я зашел к тебе перед отъездом, а ты была в таком состоянии, что даже не узнала меня… Не хочу писать тебе, как все это мне больно. Убеждать тебя – смешно, ты не маленькая".

Орлова и Копелев вспоминали:

"На трибуне партийного собрания 26 марта 1956 года стоял Иван Сергеевич Макарьев. Высокий, худой, истощенный, с удлиненным скелетно-голым черепом, он говорил глуховато-низким голосом: "Зимой тридцать седьмого года к нам в лагерь пришли два эшелона, больше четырех тысяч арестантов. Я увидел множество знакомых лиц, были и делегаты XVII съезда…

Культ нельзя рассматривать как некое количество фактов, касающееся только лично Сталина. Культ – это уже отрицание ленинизма. Надо высмеивать, вытравливать культ…" Ему рукоплескали больше, чем всем. Вот он, настоящий большевик: прошел сквозь ад тюрем и лагерей, все выдержал, сохранил душевные силы, сохранил веру в наши идеалы. Он говорил уверенно, он знал причины прошлых бед и знал, что надо делать: вернуться к "чистоте двадцатых годов"[149].

Но в современную жизнь он вписаться уже не смог. Время двадцатых годов ушло безвозвратно. Он тяжело пил, пытался начать создавать какие-то группы, как в юности, – ничего не складывалось. В 1958 году Иван Макарьев покончил с собой.