Ольга Берггольц: Смерти не было и нет. Опыт прочтения судьбы

Берггольц же фильм понравился, она была тронута работой режиссера, игрой молодой актрисы, даже плакала на плече у Таланкина. Демидова показалась ей невероятно похожей на нее в молодости.

"Дневные звёзды", пусть и искалеченные цензурой, все-таки увидели зрителя. В 1969 году фильм был показан на Венецианском кинофестивале, режиссер получил "Золотую медаль участия".

Судьба другого фильма, поставленного по поэме Берггольц "Первороссийск", сложилась трагически.

Картину "Первороссияне" режиссеры Александр Иванов и Евгений Шифферс снимали к 50-летию Октябрьской революции. Ольга несколько лет сама пыталась написать сценарий, начав работу еще до войны. И в шестидесятые годы, отправившись по Волге в Углич, продолжала работать. Только вот жизнь с жестокостью не меньшей, чем в поэме, показывает ей, как умирает коммунарская идея.

В дневнике она писала: "Над затонувшими, затопленными коммунами, над градом Китежем идем. (Углич – Китеж. Калязинская колокольня.)

…И не было ни духа, ни остова Коммуны – не слышно было благовеста, – да, она была опущена на совершенно неподвижную глубину. Нынешний январский Пленум ЦК (январь 1961 года) ужасающе подтверждает это. Липа, показуха, ложь – все это привело Коммуну к теперешнему ее состоянию. Ложь разрушила ее изнутри. Ложь была противопоказана народу-правдоискателю. Ее ему навязали – и вот произошло трагическое (о, неужели необратимое?!) разрушение русского характера (точные его слова) – распад русского характера…

Но, быть может, он тоже, как град Китеж, опустился куда-то глубоко и иногда благовестит оттуда?..

Память – чудо, совершенное чудо мира, природы и человека, воистину божественный дар. Она неистребима.

Забвение истории своей родины, страданий своей родины, своих лучших болей и радостей – связанных с ней испытаний души – тягчайший грех. Недаром в древности говорили:

– Если забуду тебя, Иерусалиме…

Забвение каралось немотой и параличом – бездействием, "на главу веселия своего", то есть жизни".

"Первороссиян" сняли не по ее сценарию. Фильм был решен новаторски, плакатными мазками, и не укладывался в привычные рамки. Именно поэтому он и лег на полку. Партийное руководство осудило фильм, Евгений Шифферс был лишен возможности снимать кино. А ведь в эти годы были сняты такие фильмы, как "В огне брода нет", "Служили два товарища", "Шестое июля"… В обществе и искусстве возник запрос на возвращение искренности первых лет революции и бескорыстной веры в коммунизм. Новые режиссеры пытались противостоять чиновничьей рутине, которая была так ненавистна молодым художникам. И тут как нельзя кстати оказалась Ольга Берггольц с ее революционной религиозной истовостью.

Многие режиссеры разгадали эту связь новой веры и старой.

В изобразительный ряд кинематографа проникают идеи религиозных мистерий, соединение ликов первых коммунистов с иконописью – это и создало своеобычие поэтической манеры фильма "Первороссияне".

Искренность новой волны режиссеров вызывала у партийных чиновников нескрываемое раздражение. Евгений Шифферс, ученик Товстоногова, старался выразить вдохновенный порыв революции и противопоставить честность "святых" первороссиян безнравственности и равнодушию современных коммунистов. По его представлению, тяжелый и прямой взгляд его героев в начале картины, непосредственно обращенный к зрителю, должен был вызвать у современников чувство стыда.

Известно, что Ольге фильм не понравился. Она даже сказала себе, что больше никогда не будет иметь дела с кинематографом. Однако, выступая на обсуждении, поддержала новаторские приемы фильма.

"Берггольц О. Ф. Во-первых, я выражаю глубочайшую, нижайшую благодарность коллективу во главе с Александром Гавриловичем, который поднял эту тему и вынес ее на экран. Мне самой уже стало казаться, что эта тема нефотогенична, хотя, прочитав мою поэму в 1956 году в Переделкино, именно Александр Довженко – большой мой друг – сказал: "Да ведь это же готовый сценарий!" …Тут, хотя и глухо, а я это слышала в гораздо более открытой форме, звучали два обвинения. Я беру эти слова в кавычки. Обвинение в трагедийности и жертвенности.

Я никак не могу понять, с каких пор слово "трагедия" стало ругательством. Оно стало ругательством во времена сталинщины. <…> Еще Горький говорил: "Наша трагедийная прекрасная эпоха". Ленин этого слова не стеснялся. Он говорил: "Не в отчаянии мы несем неслыханные жертвы, но в борьбе". Ни слова "жертва", ни слова "трагедия" никто никогда не боялся. Словами "Мы жертвою пали" начинается одна из лучших песен Революции. "Поле жертв революции" – так называлось поле, которое сейчас почему-то перекрестили в Марсово поле. И опять-таки, совершенно не стыдно жертвовать во имя революции. Человек ведь не совершает этим решительно ничего дурного. Поэтому я лично отвергаю все эти странные обвинения (мягко выражаясь) в трагедийности и жертвенности и воспринимаю это как похвалу.