Ольга и Константин

— Ну и живи, как хочешь, — охотно двинулся к двери подросток. — А сосед у нас будь-будь, за ним, знаешь, как городские вьются? Такой не заржавеет.

И выскочив в сени, скоро спрыгнул с крыльца, мелькнул за окном.

Ольга встала, начала прибирать посуду, но вдруг брякнула миской о стол, подойдя к окну, прислонилась лбом к раме, так и застыла, задумавшись.

У реки, по заливной луговине разбрелись все, кто участвовал в сенокосе.

Правда, теперь, когда время подошло к полудню, многие собирались на роздых в тени кустов, переждать самый зной и отобедать. А подростки и ребятня поменьше плескались в реке.

Чуть поодаль от купавшихся, на мелевых перекатах, Володя Морозов и Константин Гогуадзе ловили раков. У одного это выходило споро и ловко, другой обнаруживал полное незнание немудрящей охоты, возмущался досадливо:

— У-уй, какие хитрые эти раки! Глаза шевелит туда, а бежит совсем в другую сторону… Ты почему его хвост шеей зовешь? Нет у него шеи, я не знаю, за что хватать!

— Ты спереди не лезь, как раз пальцы отхватит! — смеялся Володя, а в его руке удивленно шевелил усами большой коричневый рак. — Давай ведро, я этого к остальным кину.

Собравшись под ветвями раскидистого ивняка, деревенские бабы наблюдали, их возню, и Настасья Тихомолова заметила:

— А видать, приладился малец к новому хозяину, сдружилися… Привалило Ольге счастье такого мужика отыскать: работящий, крепкий и на других не глядит. А всей кормежки ему — травы в огороде нарвать.

— Что-о ты? — изумилась Варвара Мохова. — Травы?

— Ага, сама видела. Захожу к ним, да и сунулась в другую половину… А он сидит и от петрушки ботву жуеть! Завтракает, стало быть.

— Это ж надо! И верно, с таким заботы никакой… А пьеть?

— На работах — в рот не берет! А работает полные сутки. Я ж говорю — счастье ей за что-то, бесстыднице.

— И чего ты Ольгу лаешь? — сердито привстала Вера Сырцова. — Да она с Николаем таких мук приняла, что ее за то в святые записывать можно! И баба-бабой, того не отымешь, по долу и счастье.

— Оно, может, и так, — усмехнулась Мохова, — а гляди: от мальца отстал и к городским ладится.

Константин, и верно, подошел к двум сгребающим скошенную трапу девушкам, подняв оставленную кем-то косу, взмахнул ею раз и другой.

Первые взмахи удались короткими и неловкими, к тому же он как бы запинался, переступая… Но раз от разу движения рук и корпуса становились свободней и шире, им сопутствовал звучный хруст срезаемых стеблей, а шаг косца сделался легким и размеренным.

— Помню, а? — с радостным удивлением сказал себе Константин. — Умею еще… Уме-ею! Уме-ею!

И пошел, и пошел, углубляясь в массив нетронутых, плотно поднявшихся трав, и они склонялись, дружно никли перед ним.

— Ишь, как озверел мужик…

— В охотку пошло, видать, соскучился по этому делу.

— А он черный-черный, подружки, а глазом сверкает завлекательно! Ей-ей, сомлеют от его городские.

Так посмеивались зрители под ветками ивняка, а Ольга Морозова, подошедшая с другой стороны куста, услышала пересуды и, сузив глаза, глянула на луговину. Затем, вряд ли вполне контролируя себя, отломила прут и зашагала к косившему.

Городские помощницы, устав от непривычной работы, вольно разлеглись на свежей копне, тоже подуставший Константин остановился, отирая пот со лба, и как раз подошла Ольга.

— Ну? — спросила, еле разжимая зубы, и ее лицо сейчас виделось Гогуадзе совсем незнакомым. — Показываешься, да? Малец уж давно как дома, без него обедать ни в какую, а он размахался, девкам угождая… Долго ты им еще стараться будешь?

— Почему — им? — удивился Константин. — В колхозе каждая работа на всех идет, разве нет? О-ой, какую ты палку принесла. — Он потрогал толстый прут в ее руке. — Значит, если обедать опоздал, так меня с палкой искать надо?

Осознав причину ее гнева и радуясь ему, теперь улыбался, довольный, а Ольга застеснялась, что выказала себя.

— Да это я так… Сломила комаров отгонять. Ты совсем ума лишился, по такому солнцу махать! Полднем кто косит? Голова сгорит.

— Не-ет, солнце — хорошо! — поднял к небу радостное лицо Константин. — И косить — хорошо! А ты еще лучше.

Она поняла, что сейчас он прилюдно обнимет ее, еще поняла, как хочет этого и, страшась всего, а более чужих глаз, повернулась и едва не побежала прочь.

— Э-эх, как ни приятно на чужую любовь глядеть, а все завидно! — рассудила среди примолкших женщин Настасья Тихомолова, провожая взглядом две удаляющиеся лугом фигуры. — И-и пошел за ней миленочек, как теленочек… Верно, и я сегодня своего Петю приголублю, если вдруг трезвый заявится!

Участковый уполномоченный Шалыгин был молод, от этого на людях всегда необыкновенно серьезен, по сейчас, разглядывая с Володей Морозовым его улов, сбросил маску суровой официальности.

— Хороши, пучеглазые, — оцепил, осторожно шевеля раков, угрожающе топырящих клешни. — Хотя крупных мало. Крупных надо ночью, на свет ловить. Под обрывом у старого моста у них нор много.

— Ага, там глина… Еще на лягушек здорово лезут и на дохлую рыбу. А у вас пистолет всегда с собой? — с затаенной надеждой взглянуть на оружие спросил Володя.