Ольга. Уроки престольного перволетья

Вознося молитвы о том, чтобы князь ещё не успел наведаться к ней в ложницу, Ольга миновала сени, поднялась по лестнице. Сердце опять защемило от тягостных мыслей и тревожных ожиданий. И не зря. В приёмной горнице она услышала какие-то чуждые звуки – шум, вздохи, стоны. Ольга толкнула дверь в опочивальню, вошла и увидела на своём ложе сплетённые любострастием тела. Ольгино сердце учащённо забилось. Присмотревшись, она узнала супруга и одну из своих прислужниц. Ложе было развёрнуто к двери боком, и соители тоже увидели её, что, однако, не помешало им продолжить жаркие утехи. Чернавка изгибалась, приникая к князю, стонала, но явно не от боли и не от огорчения, напротив, гляделась увлечённой любовным действом. А Игорю как будто это нравилось, подстёгивало его пыл и страсть.

В Ольгиной голове вдруг мелькнула отстранённая мысль – вот как, оказывается, можно вести себя на супружеском ложе – ранее ей ни разу не случалось быть столь явным видоком чужих любовных забав.

Она резко развернулась. Чувствуя, как не хватает ей воздуха, вышла из покоев, бегом побежала по лестнице, ничего перед собой не видя, и вдруг налетела на кого-то. Этот кто-то обхватил Ольгу и, крепко к себе прижав, зашептал:

– Не беги, княгинюшка, токмо хуже сделаешь. Перетерпи обиду. Смирись.

Это была её вторая прислужница – Любава.

Права была чернавка – обижаться не имело смысла: никому ничего она не докажет. Но обида была. И не от измены супруга – пусть бы князь предавался утехам, с кем пожелает. Вот только зачем творить подобное на её глазах? Обида была от унижения, намеренно нанесённого ей князем. Задыхаясь и сотрясаясь от рыданий, Ольга уткнулась в плечо Любаве, и та по-матерински поглаживала её по спине. Так они некоторое время стояли на лестнице.

– Надобно вернуться, княгинюшка. Сделать вид, будто ничего не случилось.

Глубоко подышав, Ольга усмирила рыдания, и, с трудом переставляя словно закованные в пудовые цепи ноги, поддерживаемая Любавой, пошла вверх по лестнице.

– Нежка – гадкая девка. Когда князь пришёл, я схоронилась, остерёгшись попасться ему на глаза. Знаю нрав его любострастный. А Нежка вопреки, и так и эдак вертелась перед князем. Волочайка безстудная! Вот он её вином греческим угостил, ну и всё прочее…

– За что же он так ненавидит меня? – спросила Ольга больше у самой себя, нежели у Любавы, но расторопная девица поспешила ответить:

– Что ты, княгинюшка. Разве ж он приходил бы к тебе так часто, коли б ненавидел. Бают, прежнюю супружницу воотще крайне редко жаловал. Того сама не видала, правда, – мала была. А ты ж красавица, ради тебя и Ласковью из терема отселил.

– Кто это, Ласковья?

– Полюбовница его хазарского роду-племени. Имени её хазарского не ведаю, так все Ласковьей её кличут – князь, поди, сам и придумал за дюжее любосластье. У него ведь все хоти – Лапушки, Ладушки да Прекрасушки… Ой, прости, княгинюшка, – охнула Любава и осеклась, метнув на Ольгу испуганный взгляд.

Ольга вяло отмахнулась, и Любава продолжила разглагольствовать:

– Думали, что веденицей наречёт её князь, так горячо привязался к ней, по люди с собой брал, на пиры рядом сажал, но слава Макоши, ты появилась. Не хватало ещё, чтоб нашей княгиней хазарка сделалась. А ты спрашивай меня, княгинюшка, спрашивай, я обо всём расскажу, о чём ведаю. Поговори – легче станет.

– В полюдье брал? А отчего в Новгород с собой прошлым летом не взял?

– Руку она поломала – на ловах вроде с лошади упала. Лечец её греческий врачевал – велел в покое быть.

– А где она теперь живёт, эта хазарка?

– Нынче в Печерске, недалече от ловчьих угодий. Там и прочие князевы хоти проживают. Токмо она порознь с ними – в своём тереме.

– А где прежняя княгиня жила? Евдокия?

– В нынешних покоях княжны Предславы. Княгиня последний год перед кончиной, говорят, хворала тяжко. Княжна Предслава всякий день в тереме проводила – с братаничами подсобляла, с хозяйством. А как спустя две весны сама овдовела, то насовсем в терем переселилась. Ласковья челядинкой при ней была. Вот князь пригожую челядинку и приметил… Рода она неведомого, знамо лишь что, хазарка. Мать её из похода Хвалынского в прежнее время в Киев добычей привезли. Поговаривают, сам супружник княжны Предславы с ней тешился, оттого Ласковья при княжне и росла. Князь Ласковью шибче прочих хотей жаловал. Коли б чадушко ему родила – княгиней бы сделал, мню. Но Ласковья даже и не понесла от князя ни разу.

Ольга подумала о своей недальновидности, о том, что давно стоило расспросить прислужниц про князя и его пристрастия, уж чернавки-то теремные обо всём знают. Почему не догадалась ранее? Верно, потому, что не привыкла у чернавок сплетни выспрашивать, в прошлой её жизни то не надобно было. Да и теперь пытать расспросами челядь казалось ей занятием недостойным. Тем не менее, разговор с Любавою как-то успокоил её, на смену отчаянью пришло опустошение, а может, просто все слёзы на сегодня Ольга уже выплакала.