Ольга. Уроки престольного перволетья

– Затишье на пристани – не пора для гостей. Смердов я частично распускаю на зиму, а Витку и пристанища нет. Я его у себя селил, но для обычных хозяйственных дел я себе и попроще челядь найду, а тебе такой человек пригодится…

– Печёшься ты о парне. Кто он?

– В Козарах ранее жил – сын жидина от полянской наложницы. Единственный, притом. Мать померла давно, отец год тому как. Хазары его своим не считают – мать-то из славян, да и сомневаются, что мать не нагуляла его, потому как других наследников у его отца не имелось. Но верней всего просто не ко двору им сын помершего родича. Коли признать его – то и наследством отцовым делиться придётся. Потому и прогнал его дядька. А других родичей не знает парень. Так и мыкается. А ведь грамотный – отец учил его письму и славянскому, и хазарскому…

– Такого отрока я себе в подручники возьму. Знакомь нас.

Адун привёл низкорослого, худого, чуть сутулого парня, внимательно глядевшего карими глазами из-под высокого, выпуклого лба. Тонкий крючковатый нос и тёмные волнистые волосы выдавали в нём хазарскую кровь – сомневаясь в верности матери Витка его отцу, родичи явно лукавили.

– Пойдешь ко мне служить, отрок? – с улыбкой спросила Ольга.

– Почту за честь, княгиня, – ответил парубок. – Витомиром я наречён.

Когда отряд Ольги возвращался с Подола, на пути им встретилось затейливое конное шествие. Впереди на вороном, тонконогом, необычайной красы коне – таких, кажется, называют аргамаками – ехал в тёмном, шитом серебром кафтане и в белой пушистой шапке иноземного вида всадник. Его сопровождали люди в таких же шапках и подобного кроя, но более скромных кафтанах. Кони у них тоже гляделись скромней, однако лишь по сравнению с конём предводителя шествия – сами по себе это были прекрасные, породистые животные.

Ольга подумала, что это касоги. Отряд гостей ехал прямо навстречу её отряду – на деревянном раскате мостовой разъехаться с ними было бы невозможно – кто-то должен был уступить путь, съехав на обочину. Но Ольгины гридни не собирались этого делать – как-никак, саму княгиню сопровождали, ни кого-нибудь. Касоги тоже, вероятно, считали, что не пристало им, нарочитым гостям, сторониться. Два шествия неумолимо сближались.

– Горяй! – крикнула Ольга, следовавшему впереди гридню. – Остановись! Пропусти людей!

– Мыслимое ли это дело? – пробурчал Горяй.

Он и второй заглавный гридень всё же остановились, но спускаться с раската и не думали. Ольга подъехала к своим людям.

– То князя гости, Горяй, – негромко промолвила она. – Не ссорьтесь с ними. Уступите путь.

Недовольно и неспешно передовые гридни съехали с раската на обочины – один в одну сторону, другой в другую. Ольга повернула голову к тем, кто ехал позади, и кивком велела уподобиться Горяю и соратнику. Люди неохотно принялись выполнять приказ княгини. И вдруг предводитель шествия вскинул руку, призывая внять ему, и что-то произнёс на странно звучащем – свистяще-шипящем – языке. С правой стороны к касогу подъехал один из сопровождающих.

– Пшех Гумзаг просить остановить люди, госпожа, – на ломаном славянском языке проговорил человек знатного касога. – Мы проехать, вы стоять сторона.

– Встаньте справа, – крикнула Ольга своему отряду, и те, кто не успел съехать с мостовой, прижались к правой стороне.

Касоги цепью – голова в голову по левому краю мостовой принялись объезжать Ольгин отряд. Главный же касог оставался на месте и невозмутимо, но пристально взирал на Ольгу.

Он дождался, пока все его люди минуют Ольгиных людей, и последним тронул своего коня. Проезжая мимо Ольги, натянул поводья, остановился, недолго рассматривал её и вдруг белозубо улыбнулся. Касог был очень хорош собой и чертами лица напомнил Ольге Желана. Однако в выражении его лица было что-то такое, что выдавало в этом человеке знатного воина. Его тёмная, скромно расшитая серебром одежда удивительным образом шла ему, придавая гордый и значительный вид. Ольга улыбнулась в ответ и качнула головой, выражая благодарность за проявленное вежество. Касог коснулся ладонью груди со стороны сердца, тронул коня и уехал, а Ольгин отряд продолжил свой путь.

На следующий день был назначен пир, на который Ольгу не пригласили. Сокрушалась Любава, до последнего не веря, что князь мог так поступить с Ольгой, и всё охорашивала выбранный наряд, надеясь, что он ещё пригодится.

Касоги приехали, князь принял их, начался пир, а Ольга сидела в своих покоях в обществе лишь одной своей челядинки.

– Зачем не утерпела ты, княгинюшка, – ворчала Любава. – Зачем слова дерзкие князю молвила. Подумаешь, потешился малость с чернавкою, будто и правда цена нам какая есть. А нынче вот на пир не сажает с собой, так, глядишь, и ночевать перестанет ходить.

– Любавушка, не томись. Сбегай в Пировальню, поглазей на празднество, – сказала ей Ольга, устав выслушивать чернавкино недовольство.

– Ты позволишь, госпожа? – оживилась Любава. – Я быстренько, а потом расскажу тебе всё, да как было.

Вернулась её челядинка нескоро, и Ольга заметила, что посматривала на неё Любава как-то растерянно и сочувственно.

– Ну, что там? Сказывай,– поторопила Ольга.