Оля

– … Черт его знает, может, я и вправду всю жизнь был излишне подозрителен. Хотя меня на самом деле много раз и предавали, и продавали. Похоже, получался замкнутый круг: чем больше меня подставляли, тем хуже я думал о людях и, наверно, провоцировал их на еще более гадкие поступки. Я действительно стал недоверчив и перестал верить даже близким людям.

– Почему?

– Оказалось, так проще жить – если ты заранее плохо думаешь о человеке, он не в состоянии тебя разочаровать. Ведь ты изначально был готов к тому, что рано или поздно он тебя предаст.

Виктор Петрович замолчал, переводя дыхание, а я, прикусив губу, смотрела на него.

Черты его лица заострились. Под глазами появились тени. Но голос у него оставался все тем же – громким и резким.

– Хотя вы знаете, Оля, – оживился Виктор Петрович, – на самом деле у меня был друг. Настоящий. Пожалуй, это был единственный человек, которому от меня ничего не было нужно. Как-то давно, много лет назад, мы большой компанией поехали в тайгу на охоту. И я сдружился с тамошним егерем. Он, кстати, был мой тезка – тоже Виктор. Только не Петрович, а Иваныч. Я потом много раз к нему приезжал и без всяких компаний. Мы не столько охотились, сколько разговоры разговаривали.

Я заменила бутыль в системе и снова села. А Виктор Петрович продолжал:

– Хороший был мужик. Правильный. Без всякой городской суеты и пыли. Начнешь ему что-нибудь объяснять и сам понимаешь, какой бред несешь. Он, вроде, даже и не спорит с тобой. Все больше молчит и улыбается. Я мечтал, что, когда выйду на пенсию, буду чаще к нему ездить. И не на неделю, как раньше, а на месяц-другой.

Он замолчал.

– И что случилось? – спросила я осторожно.

– Умер мой Иваныч, – ответил Виктор Петрович, проглотив комок в горле. – Слава Богу, хорошо умер – во сне. Сердце отказало. Я бы хотел умереть так же.

Он отвернулся к стене. Мы оба молчали. Я не знала, что сказать. Глаза предательски защипало, и я заморгала, чтобы прогнать слезы. Потом Виктор Петрович откашлялся и снова повернулся ко мне.

– Расскажите мне о себе, – попросил он.

Я растерялась.

– А что Вам рассказать?

– Да что угодно. Я ведь о вас ничего толком не знаю. Про себя я вам уже почти все рассказал. Теперь ваша очередь.

Мне совсем не хотелось этого делать. Но отказать ему я не могла.

– У вас есть семья? Родители? Братья или сестры? – спросил Виктор Петрович.

– Отца нет. Есть мама и два брата – старший и младший, – ответила я скупо.

Только бы он не начал расспрашивать!

– А как вы стали медсестрой?

Слава Господу, он переключился на другую тему. Здесь я чувствовала себя в безопасности.

– Не поступила в мединститут. Не прошла по конкурсу. Решила не терять год и пошла в училище.

– А почему именно медицинский?

Я пожала плечами.

– Не знаю. Это из детства. Я всегда хотела стать только врачом и никем другим.

– Хирургом, наверно?

– А вот и нет. Хирургия – это крайняя стадия. Я не хочу резать – я хочу лечить.

Виктор Петрович заинтересованно слушал.

– Вообще-то, – воодушевилась я, – мне всегда хотелось понять, почему люди болеют. Почему в один не прекрасный день организм, бывший до того здоровым, вдруг дает сбой и перестает работать так, как ему положено. Как сделать так, чтобы подобных сбоев не было? А уж если это все-таки случилось, то как повернуть этот процесс вспять? Причем, желательно без всяких лекарств. Знаете, мне очень нравится аналогия с расстроенной гитарой. Я точно знаю, как должна звучать эта нота, и подтягиваю струну до тех пор, пока не получаю нужного звучания. Понимаете?

Он, улыбаясь, кивнул.

– Ну вот, – продолжала я, ободренная. – Я верю, что Господь, создавая нас, имел в голове некий идеальный образ – образ абсолютного здоровья. Этакий камертон. Надо просто понять, как на него настраиваться. И тогда можно сколь угодно долго оставаться здоровым.

Я перевела дух и закончила:

– Вот этим мне и хочется заниматься. Наверно, это не совсем медицина. Но все же без медицинских знаний мне не обойтись. Поэтому я все равно поступлю в институт. Когда-нибудь.

Тут я осеклась, но Виктор Петрович ничего не заметил.

…

Его боли становились все сильнее. Он худел и слабел на глазах.

Обезболивающие уколы уже не помогали, и я стала колоть ему более сильнодействующий препарат.

Виктор Петрович перестал читать и все больше лежал в постели – смотрел телевизор или разговаривал со мной.

Как-то вечером перед сном, после того как я поставила ему укол на ночь и собиралась выйти из комнаты, он спросил меня:

– Я умираю? Да?

Я знала, что рано или поздно это произойдет, но все же оказалась совершенно не готова к его вопросу.

Виктор Петрович ласково смотрел на меня, а я беспомощно молчала, прикусив губу. Наверно, как раз сейчас следовало солгать, но я не могла.

– Оленька, да не расстраивайтесь вы так! – принялся утешать меня он. – Я ведь знал это.

– Откуда? – спросила я трясущимися губами.

– В больнице догадался.

– Как?

Он усмехнулся.

– По продолжительности операции. Меня разрезали и фактически сразу же зашили.

Я села в качалку, которую перетащила из кабинета несколько дней назад, и взяла его за руку. Он легонько сжал мои пальцы.