Олигарх

Ксюша ехала в такси и никак не могла поверить в то, что всё это сейчас происходит с ней. Словно какой-то кошмарный сон, который должен был вот-вот закончиться, стоит ей только проснуться! Но шли минуты, медленно сменяя друг друга, а она все никак не просыпалась. Ущипнула себя. Больно так ущипнула, что аж в глазах защипало и слезы выступили, готовые пролиться ручьем, или это вовсе не из-за боли? Закусила губу, чтобы не разрыдаться. Бесполезно. Льющиеся слезы уже проложили по щекам мокрые дорожки. Устало прикрыла веки, пытаясь подавить всхлипы, рвущиеся из груди наружу. Всё плыло перед глазами, будто в тумане, чувствовала себя в какой-то прострации, словно у нее случилось помутнение рассудка. Мозг отказывался подчиняться логике, все мышцы свело от напряжения, вызывая противную дрожь во всем теле. И ведь понимала, что ТАК нельзя, но как нужно, не получалось. Как можно занять себя чем-то другим, переключиться на что-то иное, если мысли о Кире не отпускали ее? Если он уже давно стал частью ее жизни, стал частью её самой. Ладони с силой сжали сумочку, лежащую на коленях, мягкая кожа поддалась натиску пальцев, собираясь в гармошку, а потом костяшки уперлись во что-то твердое. Смородина грустно улыбнулась. Дрожащими руками открыла сумку и вытащила свидетельство их с Киром маленького счастья. Любуясь, трепетно провела пальцами по изображению, прикрыла глаза и поднесла к губам. Поцеловала. «Люблю тебя», — прошептала одними губами.

Когда сегодня собирала сумочку, зашла в спальню и остановилась на пороге. Её взгляд, медленно обводящий комнату, почему-то зацепился за фотографию, стоящую на комоде. Они с Киром сделали ее несколько месяцев назад, а сегодня Ксюша стояла, как вкопанная, и, словно увидев фото впервые, внимательно разглядывала. Там они с Киром сидят в обнимку, уплетают шашлыки на даче Севы. До жути довольные и до жути счастливые. Руки сами тогда потянулись к темно-коричневой фоторамке и сунули в сумку. Смородина и сама не знала, для чего ей этот снимок. В её телефоне сохранено бесчисленное количество кадров, но почему-то захотелось именно этот.

Зазвонил мобильный. Варя предупредила, что через час они с Антоном уезжают на неделю.

— Варюш, всё нормально. Не переживай, — пыталась говорить как можно бодрее. Не хотелось волновать подругу:

— Я ключи взяла, в квартиру попаду.

— Что случилось? Что с твоим голосом?

— Устала, просто устала.

— Может, мне остаться и никуда не ехать? — не унималась Варька.

— Нет, нет. Езжайте. Все в порядке, — заверила подругу и отключила почти разряженный телефон.

«Только бы они не передумали. Только бы не передумали», — стучала в голове одна мысль. Ей просто необходимо сейчас побыть одной, жизненно необходимо. Всё, что сейчас надо, — это одиночество и отсутствие сочувственных взглядов и расспросов. Нет, она, конечно, любила Варьку, и Антона тоже, но сегодня не хотелось никого видеть, даже их.

Она и правда никого и ничего не видела, провалилась в спасительную темноту, а просыпаясь, шептала, как заклинание: «Потеряла, я его потеряла» и горько-горько плакала.

* * *

Несколько дней спустя

Шел дождь. Морось пробирала до самых костей, хотя, может, это внутри всё сковало холодом и не утихающим волнением. Казалось, воздух был пропитан горечью и отчаянием, бесконечной тоской, отравлен безысходностью и невозможностью повернуть все вспять.

Тихо ступая по мягкой, сырой земле, зябко кутаясь в тонкий плащ, сжимая в руке две красные гвоздики, Смородина шла к Киру. Там, среди огромного количества народа, там, где-то среди собравшейся толпы, стоит ее Единственный, её самый близкий, самый родной человек на свете. Еще не видела, но знала, чувствовала его присутствие рядом. Колени подгибались, тело дрожало, а сердце учащенно колотилось, что казалось, она и сама слышит его бешеный ритм. А потом всё вдруг затихло, замерло, и Ксюша застыла, словно статуя. Вот он. В паре шагов от нее, со стеклянными глазами, с вывернутой наизнанку душой, уязвимый в своём горе, наблюдает за тем, как лучшего друга опускают в землю. Смородина зажмурилась, пытаясь сдержать слезы. Вот только, как оказалось, напрасно, они все равно покатились из глаз. Невозможно смотреть на то, как Кир все сильнее сжимает в своей руке охапку красных цветов, пытаясь изо всех сил сдержать бурю эмоций. Побелевшие от напряжения костяшки пальцев доказательство того, что Кир близок к срыву, еще немного — и его самообладание закончится, оно уже и так трещит по швам.

Не стала ничего говорить, молча приблизилась к нему, поймала холодной ладонью его руку, в ответ он сжал ее сильнее, переплел свои почти онемевшие пальцы с ее дрожащими. Притянул Смородину ближе к себе, запрокинув голову вверх, словно пытался удержать слезы, устремил свой взгляд в небо, вздохнул глубоко, но прерывисто, будто скопившееся напряжение отпустил.

Прикоснулся к ней, и дышать стало легче, несмотря на мешавший ком в горле, несмотря на тиски, что сковали все внутренности и не давали нормально вздохнуть.

Наклонился к ее уху.

— Ты останешься на поминки? — спросил совсем тихо.