Олимп иллюзий

Славный двухколесный «ямаха» уже отъезжал, и Док с собакой вышел провожать, поворот налево, поворот направо, пруд со льдом, Роман плевался, льда не было, что-то стояло у него в горле неразжеванным, что он никак не мог проглотить, ах, ну да, это было воспоминание, и оно карябало гортань, и там, где была гортань, теперь торчало воспоминание, засунутое умелой рукой, и никаких тебе, понимаешь, Дебюсси, козлы, перерастающие в леса – строительные, зеленеющие – слово-то будто одно и то же, но леса и леса – это совсем разные, вообще говоря, вещи, а вместо деревьев уже заложены с полами этажи и с потолками тоже, со стенами, Роман крепко сжимал руль и переключал ногой передачи, чтобы повернуть налево или направо, где, блять, шлагбаум?! а ведь было святое, на день рождения собрались иконостасом старые друзья и… нет, нет, не на Луну, а может быть, и на Луну, Док рассказывал и молодел, в воспоминаниях всегда молодеешь, Док вспоминал про Ангару, как они поехали на Ангару, как они полетели на трех самолетах на Ангару, как плыли на теплоходике ВТ, а при чем здесь лунный, то есть говоришь волны и частицы? крепкие такие орешки, так вот, на ВТ, а это был теплоход, они опаздали (ошибка, надо о), и тогда с ними был еще дон Хренаро, да, тогда еще был дон Хренаро, он еще не пропал в неизвестности, да ты что, нет, важно говорил Док, как будто он знал наверняка, что дон Хренаро покончил с собой и с тобой, что он просто прыгнул с небоскреба где-то в Шанхае, а, может быть, и как-то еще…

Ложь! Вот чего не мог Доку простить Роман, и он крепче сжал руль, он стал выбираться из потока коттеджей, обгоняющих его обратно; где пруд? ведь я только что проезжал пруд, нет, дон Хренаро не мог покончить с собой, он просто решил исчезнуть, раствориться среди китайцев, потому что они не могли покорить Ермака, переплыв на пирогах эту гребаную Ангару и по-пластунски пробраться до Урала, да, продолжал рассказывать сам себе Роман, и все слушали, как на цыпочках, как когда на цыпочках выходят уши, и слушают, прижимаясь к замочным скважинам, что там еще что-то стучит, что-то бьется, там давно, на Ангаре, рассказывал Док, как ВТ отходил и они догоняли этот теплоходик на моторной лодке, как в старых американских фильмах, и с первого раза удалось только забросить вещи и относило, крутая была волна на Хуанпу и течение быстрое – не ври, дон Хренаро не покончил с собой, он любил жизнь, он знал, что в каждом человеке сходится земля и небо – и тогда зашли на второй вираж и я прыгнул, и уцепился и висел, и его – меня – вытянули матросы, и это было на самом деле, а не какая-то там потусторонняя херня, а дон Хренаро не успел, лодку уже относило, и он прыгал снова на третьем вираже – в высоту, Хренаро любил высоту – у каждого человека есть своя родина, где все, что он делает невинно, как говорил Музиль, а тело мое огромное, и зовут меня Док, да, Док, и у меня все есть, да, и студия, и сайты, и фейсбук, и эфир, и лунный свет, и Машка, и китаянка, ну хорошо, ладно, китаянки нет, но зато есть иконостас и доллары, что я не просто работа, что я потратил свою жизнь на результат, нет, у меня была Ангара, и зря ты разбил зеркало и перемешал, и еще… да, это, конечно, печально, но факт, дон Хренаро действительно разбился на мотоцикле, а ты, Роман, ты просто слишком любил его, хотя тебе следовало бы любить прежде всего меня, Дока, сердечного твоего врача-палача, который по-прежнему обожает тебя, мерзавца…

Роман вырвался, шлагбаум со злостью хлопнул по фишке – у, сука, опять не поймал! – защелкнулась перекладина за спиной мотоциклиста, и как будто «ямаха» был живым, таким сверкающим спортивным кузнечиком, который выпрыгнул из банки или из банка, да на хер кредиты, и китайская девочка стояла уже с поднятой рукой, голая выбритая подмышка, выхваченная фарой, подбросить ее до метро, подбросить подмышку до метро?

Глава 4 Китаянка

Беатриче и в самом деле оказалась маленькая, уютная, и, как в чайной ложке, поместилась на заднем сидении «ямахи». И как это ее выпустили в ночь родители, отправили за молоком? – была мысль. «Мне до метро». – «Если не боишься, садись». Так и поехали. «Держись крепче, а лучше прижмись». Луна накрывала и соскальзывала, обливала, капала на дорогу и оставалась лежать лунными лужами, а мотоцикл с Романом и с китаянкой уносился в ночь, потому что он был не педофил (да не мотоцикл, а Роман!), хотя он и любил все неправильное, например, ехать по встречной полосе, разумеется, когда не было машин, любил разрываться от противоречий, выходить за грани, быть собой и одновременно не собой, как будто давно уже путешествовал в каком-то бардо тёдол, и все хотел и все никак не мог родиться заново, родиться по настоящему. Да и кто ж его знает, что это такое – по-настоящему?

– Почему ты такая маленькая?

– Я не маленькая, я скоро вырасту.

– У тебя бантики и платьице.

– Меня послали за молоком.

– Зачем обманывать? Ты мыла пол.

– Откуда ты знаешь?

– Я догадался.

– Ага.

– Ты мыла четырехэтажный коттедж, а Док наблюдал.

– И ты такой же, как и твой друг.