Олимпиада-80

Комсомольская площадь — вокзалов созвездье.
Сколько раз я прощался с тобой при отъезде.
Сколько раз выходил на асфальт раскалённый,
Как на место свиданья впервые влюблённый.

Хорошо машинистам, их дело простое:

В Ленинграде — сегодня, а завтра — в Ростове.
Я же с дальней дорогой знаком по-другому:
Как уеду, так тянет к далёкому дому.

А едва подойду к дорогому порогу —

Ничего не поделаешь — тянет в дорогу.
Счастья я не искал: всё мне некогда было,
И оно меня, кажется, не находило.

Но была мне тревожной и радостной вестью

Комсомольская площадь — вокзалов созвездье.
Расставанья и встречи — две главные части,
Из которых когда-нибудь сложится счастье.

Телефон Макса завибрировал, оповещая о пришедшем сообщении. Алексей, дико извиняясь, писал что не сможет приехать к оговоренному часу, предлагая Максу встретиться ближе к вечеру, когда он сможет решить так не вовремя свалившиеся на его голову проблемы.

Макс спрятал телефон и обратился к русоволосому, только что закончившему петь, с вопросом, что это была за песня. Русоволосый громко искренне рассмеялся и, глядя улыбающимися глазами на Макса, ответил:

— Ну ты даешь! Это стихи Евгения Долматовского, про эту самую площадь. Аккорды могу дать. Надо?

— Нет, спасибо. Хорошие стихи, мне понравились. Спасибо, — еще раз поблагодарил Макс, и направился ко входу в станцию метро.

Спустившись под землю, он пошел по переходу к станции кольцевой линии.

На мраморных плитах длинного перехода, возле самой стены, на низкой деревянной тележке одиноко сидел безногий паренек. Взъерошенные черные волосы, какие-то старые лохмотья и засаленные старые брюки, подоткнутые под едва выступающие с тележки обрубки, бывшие когда-то ногами; руки, — сжатые кулаки, лежащие на этих обрубках, поникшая на грудь голова; но — струной напряженная спина, сжатые добела губы и выступающие сквозь худые щеки скулы бросали яростный вызов проходившим мимо людям, не замечавшим своего соплеменника, изувеченного природой. «Я борюсь!!» вопила его сущность. Сейчас его глубоко посаженные глаза внимательно следили за парой цыганят, кричащих друг другу что-то на непонятном языке, со злобными насмешками пинающими друг другу старую ободранную шапку-ушанку. «Дари'к! Дари'к!» — громко кричал чумазый цыганенок, размахивая руками и второй, размахнувшись со всей силы, отфутболил ему шапку. Она пронеслась перед самой тележкой безногого паренька. Молниеносное движение — и он уже крепко сжимает ее в руке. Провожающий угрюмый взгляд, направленный в спины убегающих цыганят, и паренек снова ложит ушанку на ее привычное место перед собой.

Макс сунул руку в карман и выгреб оттуда мелочь, всю которая у него была. Монетки с глухим звоном упали на мех шапки. Паренек поднял голову. Его спина уже не была напряжена, под тяжелым гнетом несчастья плечи были опущены, губы едва заметно дрожали, а во влажных глубоких глазах застыла немая человеческая благодарность.

Макс пошел дальше по переходу.