Олимпиец

Посмотри на меня. Казалось немыслимым, что одна моя рука выдержит напор двух твоих, но ведь это произошло. Теперь тебе кажется, что твои руки никогда не пересилят мою. Всё это условно. Здесь дело в столкновении моей воли, моего духа с твоим. Я был в Индии и видел, как факир вонзает в своё тело кинжал, потом вынимает, а на теле никаких следов. Наблюдал, как он ходит по огню. Стоит этим людям захотеть, и они смогут поднимать такие тяжести, что по сравнению с ними даже олимпийский чемпион будет выглядеть слабаком… Вот почему я говорю тебе — тренируйся. Следи за своим телом… Закаляй его болью. И тело удивит тебя: ты умеешь добиться того, что казалось невозможным. Не ради золотых медалей — маленьких, бесполезных кружочков, а ради того, что они означают по сути, что стоит за ними реально. Олимпийский огонь священен, потому что это огонь человеческих стремлений.

Слушая его, я по–настоящему разволновался — не всё до меня доходило, многого я не понимал, но меня увлекало даже не то, что он рассказывал, а как он говорил. Ведь мне было только восемнадцать; никто ещё так не разговаривал со мной, не высказывал таких мыслей, не раскрывал передо мной моих возможностей.

До сих пор я просто бегал, чтобы чем–то заняться, участвовал то в одном забеге, то в другом, некоторые выигрывал, большинство проигрывал, не зная, чего хочу, к чему вообще стремлюсь. Но, слушая его в чайной, я начал понимать, что именно мне нужно, ведь всё, что он говорит, верно, только раньше это как–то не доходило до ума. Иногда во время забега я понимал: у меня есть всё, чтобы победить. Меня словно током пронзало — такая возникала жажда победы; а иногда честолюбие накатывало на меня, когда я тренировался, бегал один в Эпингском лесу или на беговой дорожке утром после ночной смены: бежалось легко, самочувствие — лучше некуда, казалось, обгоню кого угодно — Элиотта, Баннистера, всех на свете. И вот в чайной, хотя я не бежал, а просто сидел, я вдруг осознал, что могу стать великим, хочу этого, а он знает, как мне помочь.

Конечно, всё дело в его искусстве убеждать. Тут я не спорю. Но ведь ещё надо, чтобы было, на ком это искусство применить.

Помню, вышли мы на улицу, кругом люди, а я никого не вижу. На мне был голубой спортивный костюм с гербом клуба на кармашке — моя гордость, я его получил совсем недавно, а на Сэме — старый свитер и джинсы; когда он не был на дорожке, он всегда так одевался, в любую погоду — будь то солнце, дождь, снег или град.

Мы шли по Гайд–парку, и он всё говорил, говорил, а проходя мимо Уголка Ораторов — здесь любителей поговорить всегда хватает, — громко так заявил: «Психи, как один, всё на свете ненавидят, вот здесь и разряжаются». Тут–то я и понял, почему он всё время напоминал мне психа — и голосом, и манерой произносить длинные речи передо мной, своим единственным слушателем.

Пока мы шли через парк, он всё говорил, а я слушал. Наверное, уже тогда нам обоим стало ясно, что он будет тренировать меня. Он сказал, что тренирует троих или четверых: одного в беге на милю, одного на средние дистанции, остальные — спринтеры. По воскресеньям они тренируются в лесопарке Хэмпстед–хит, а в остальные дни — где света побольше, а народу поменьше. Он сказал, что вот уже год даёт уроки физкультуры при муниципалитете. Как надоест, сразу уйдёт; свой спортзал для бизнесменов он открыл гораздо позже.

— Если понадобятся деньги, я их всегда заработаю, — сказал он. — Это дело нехитрое. Надо твёрдо знать, что деньги — не самое главное в жизни; их роль вторична. Я был матросом, и солдатом, и фермером, и почтальоном, даже курьером. Был поваром в лучших отелях, работал механиком в гараже. Писал в газеты и продавал их. Моя жена умерла, детей нет. А я могу прекрасно существовать и под открытым небом.

Потом он спросил, где я работаю, и я ответил: на фабрике, где делают картонную тару. Почти наверняка знал, что он на это скажет — может, потому что и сам так считал, — работа эта не для спортсмена, здоровья не прибавляет. После школы я менял работу раз десять: работал в пекарне, в мясной лавке, учеником электромонтёра, телефонного мастера и вот теперь на фабрике, но всё это было не по мне.

— Такая работа, — сказал Сэм, — подавляет волю и обессиливает тело. Иди на воздух! Работай кондуктором в автобусе или сторожем в парке, смотрителем в бассейне, дворником, наконец! Надо, чтобы тело могло двигаться. Как из тебя выйдет бегун, если целый день ты стоишь столбом на одном месте? Нельзя овладеть своим телом, если оно — раб машины.

И я согласился с ним — он был прав. И совсем не удивился, что он уверен в моём желании стать великим бегуном, хотя до сих пор я ничего для этого не делал — разве что зимой гонял в футбол.