Олимпия Клевская

"Если Олимпия само совершенство, то и Майи также образец в своем роде. Что за пара! Какая жалость, что их приходится разлучать!"

— Итак, — продолжал Майи, — ты дал слово, и я вправе не сомневаться, что ты сюда пришел по собственному почину и только из-за Олимпии?

— Положись на это, я же возвращаюсь к моему плану.

— Милый друг, не стоит мне его объяснять, это был бы напрасный труд.

— Почему же?

— Потому что это ни к чему не приведет.

— Ох, черт возьми! Неужели я строил планы впустую?

— Совершенно впустую. Я утратил любовь моей жены, или, по крайней мере, эта любовь уснула, а проснется лишь тогда, когда это будет угодно Богу.

— Или дьяволу.

— Да, герцог; а что до Олимпии, повторяю тебе: я ее не выпущу из рук, она принадлежит мне и никакая сила ее у меня не отнимет.

— Все это не более чем слова: "Verba volant[48]", как выражается отец Поре.

— Как тебе известно, мой любезный герцог, существуют слова и совсем иного рода. Слова Евангелия, слово чести…

— Не стоит так горячиться, а главное, не бросайся словами Евангелия. Это добро не расточают попусту.

— Вот еще! Я что, не хозяин своей любовницы?

— Э, нет!

— Вот как? Любопытно.

— Любопытно или нет, а это так.

— И кому же она в таком случае принадлежит, моя любовница?

— Королю, черт возьми! Так же как и Париж. Если королю будет угодно повысить солевую подать на свой город, он едва ли станет справляться о твоем мнении или даже о мнении самой столицы.

— Да, но…

— Никаких "но". Мадемуазель Олимпия актриса, она принадлежит Французской комедии, которой владеет король, поскольку все комедианты суть люди короля.

— А, так ты изволишь шутить!

— Я? Честное слово, я от подобного намерения за тысячу льё.

— Что ж, скажи королю, пусть попробует прийти и взять у меня Олимпию, тогда увидим!

Пекиньи пожал плечами:

— Он ведь постесняется, король, не так ли?..

— Ах, Пекиньи, ты воистину бесценный друг. Ценю твою редкую деликатность: ты понял, что мне угрожает опасность, и хочешь избавить меня от нее.

— Каким образом?

— Ты проведал, что затевается заговор против моей бедняжки Олимпии и, не подавая виду, указываешь мне спасительный выход.

— Кто? Я?

— Это прекрасно, не отпирайся, это прямо-таки возвышенно, благодарю! Сегодня же ночью я увезу ее в Нормандию, в мое маленькое поместье. Помнишь, то самое, что по соседству с Курб-Эпином, владением госпожи де При.

— Нет, это я тебя благодарю за предупреждение. Можешь быть уверен: мадемуазель Олимпия не поедет в Нормандию.

— Вот еще! — озадаченно промолвил Майи. — Это почему же она не поедет?

— Потому что я ей помешаю.

— Ты?

— Я самый. Видишь ли, милейший граф, я не намерен допустить, чтобы король умер с тоски, и тем самым занять место подле Жака Клемана и Равальяка!

— Черт возьми, это уж слишком!

— Мой славный Майи, будь она твоей женой, я бы и слова не сказал, я бы тебя одобрил, посоветовал бы тебе упрятать свое добро подальше, потому что со стороны его величества это было бы уже воровство, хотя история знает такие примеры, вспомним поступок Людовика Четырнадцатого с супругом госпожи де Монтеспан… Но любовница…

— Герцог!

— Ах! Ну и что?

— Чтобы именно ты? Мы же друзья!

— Это вне службы, но здесь, мой дорогой, я на службе у короля.

— Подстроить мне ловушку, отнять у меня любимую женщину?

— Девчонку-комедиантку!

— Да, но если король ее захотел, почему бы и мне не желать ее?

— Король, милейший, это король.

— Ты хочешь довести меня до отчаяния?

— Если я увижу, что ты способен из-за этого отчаиваться, ты меня позабавишь.

— Это уж чересчур, герцог, по-моему, пора кончать.

Пекиньи встал.

— Я думал, ты человек с умом, — произнес он.

— Да, но и не без сердца.

— Прелестно! Добрый час я хожу вокруг да около, привожу кучу доводов, лгу, хитрю, кривляюсь…

— С какой целью?

— Ты же знаешь!

— Ну да, знаю: чтобы захватить Олимпию.

— Проклятье! Что делать, если таков приказ короля? Все же это легче, чем взять бастион.

— Пекиньи, те бастионы, которые ты брал, обороняли испанцы или немцы.

— А Олимпию обороняешь ты, не так ли?

— Да.

— Мой дорогой, мне было бы горько схватиться с тобой; но я смирюсь с этим, а смирившись, возьму бастион. Ты ведь знаешь мою теорию неприятностей.

— Послушай, Пекиньи, мое последнее слово.

— Выкладывай.

— Если только Олимпия меня любит…

— Ты говоришь одни глупости и во время нашего разговора все больше теряешь разум. Все, что я от тебя слышу, — набор невообразимых пошлостей. Говоришь, если Олимпия тебя любит?.. Черт возьми, нуда, она любит тебя. Ну и что?

— Как это ну и что?

— Да очень просто. Возвращаюсь к прежнему сравнению. Разве налоги на соль любят короля? Нет, они принадлежат королю, вот и все. Если мадемуазель Олимпия не любит короля, не заявит же она его величеству, что он ей противен?

— Именно это она ему и скажет.