Олимпия Клевская

— О, погодите, это еще не все! Помимо королевы, что бы вы о ней ни говорили, у вас есть — мои слова, как вы понимаете, соотносятся с тем, что я знаю; о Людовике Четырнадцатом я бы не сказал того, что говорю о Людовике Пятнадцатом, — помимо королевы, имеющей то большое преимущество, что она королева, у вас есть соперница еще более красивая, женщина, чей ум не уступит вашему, а красота… ох, пусть это прозвучит жестко, но все равно… главное, чтобы вы все поняли. Так вот, ее красота в смысле классической правильности превосходит вашу; эта женщина благородного происхождения и — да постойте, все это еще пустяки! — она актриса, то есть хамелеон, готовый принимать любые обличья; актриса — это значит не только красавица, но еще и талант, и чары улыбки, и особый аромат, и щедрое сердце.

— Боже мой! Боже мой! Понятно ли вам, какого страха вы нагнали на меня? — воскликнула Луиза.

— Еще бы! — отозвался герцог. — Мое намерение в том и состояло! Посредственны те военачальники, от которых приходится скрывать истинную силу противника; с вами же я говорю, как с Конде, как с Тюренном, как с графом Саксонским.

— Знаете, подобное сравнение не что иное, как едкая сатира на мою персону.

— Ну, хватит! Вот мой генерал и спустился на целую ступень: мой Тюренн уже не более чем Виллар.

— И кто же эта чаровница, эта особа, исполненная совершенств? — спросила госпожа де Майи.

— Мадемуазель Олимпия де Клев.

— Имя мне знакомо, — промолвила г-жа де Майи, сжав губы.

— Полагаю, что вы должны его знать, — заметил Ришелье с усмешкой. — Это любовница вашего мужа.

— Да, припоминаю, — обронила она. — Оставим это.

— Вовсе нет, не оставим, — возразил герцог, — напротив, остановимся на этом.

— Пусть будет по-вашему. Значит, эта женщина действительно такая, как вы сказали?

— Возможно, лучше.

— Вы ее видели?

— Позвольте мне не отвечать на этот вопрос, графиня, а вместо этого оценить самой то, что я подметил.

— Согласна.

— Прежде чем узнать вас, господин де Майи имел любовницу.

— Хорошо, дальше?

— Потом он становится вашим мужем и после года супружества возвращается к этой женщине.

— Да, вы правы, действительно это соперница. И король влюблен в нее?

— К счастью, еще нет; я лишь боюсь, что он уже успел возжелать ее, однако…

— Однако?

— Вслед за желанием может прийти любовь.

— И она придет?

— Если вам угодно. Корабли двигаются вперед не иначе как сообразно силе толкающего их ветра.

— Так этот корабль толкают?

— И весьма усердно.

— Кто же?

— Умнейший человек, черт его подери, что меня и беспокоит! Это один упрямец из числа моих друзей, господин герцог де Пекиньи.

— Он хочет преподнести ее королю?

— Именно так.

— А как же мой муж?

— Ах, бедняга-граф! Чего вы хотите? Похоже, его участь предрешена.

При всей своей обеспокоенности Луиза усмехнулась.

— Герцог, — проговорила она, опять хмуря брови, — уж если я опускаюсь до того, чтобы вступить в единоборство с комедианткой, извольте, по крайней мере, сказать, есть ли у меня шансы.

— Сударыня, — с поклоном напомнил Ришелье, — вы в то же время вступаете в поединок с королевой — это возмещает урон, нанесенный вашему самолюбию.

— Ах, да, верно! Это отнимает у меня еще один шанс, а я и забыла…

Помолчав, она продолжала насмешливым тоном:

— Но, в конце концов, может быть, его величество соблаговолит скуки ради попользоваться малой толикой моей молодости и свежести. То-то будет славная победа.

— Вы пленительная женщина, но научитесь хотеть: вам только и недостает, что этого умения.

— Ну да, хотеть бесчестия.

— Не преувеличивайте, графиня; вы понятия не имеете, насколько ваш ум проигрывает от таких преувеличений.

— Ох, герцог, это потому…

— Так почему же?

— … потому что все во мне потрясено!

— Не надо краснеть, графиня: краснея, вы теряете самое привлекательное свойство вашей наружности, состоящее в дивной прелести вашей матовой кожи. А, вот теперь вы хорошо меня поняли. Боритесь, ведь королева имеет сторонников. Объявляю вам, что они немногочисленны, но в конце концов она королева, и на ее стороне имеются послы, власть, папа, придворные дамы.

— И ничего кроме?

— О, зато Олимпия, вот кто вооружен куда лучше королевы.

— Чем же это?

— У нее имеется Пекиньи, за ней увиваются повесы, к тому же ей присуща всепокоряющая красота.

— Что, эта особа и в самом деле настолько хороша?

— Настолько, что все слова бессильны сказать о ней, графиня.

— Попытайтесь все же, чтобы я поняла.

— Она имеет все то, что и вы, и сверх того — свое собственное.

Луиза, бледнея, окинула свое стройное, хрупкое тело быстрым взглядом, в котором мелькнул страх, что не укрылось от Ришелье, доказав ему, что она все поняла.

— Но тогда что же делать? — прошептала она.

— Почти ничего, сударыня. Сначала предоставьте событиям идти своим чередом, а там разверните как можно больше парусов. Вот и все.

— А вы будете дуть?

— О, изо всех сил!

— Значит, вы на что-то надеетесь?

— Проклятье! У вас есть свои преимущества, притом огромные: вы великосветская дама, и вы любите.

— А эта девушка, что же, не любит?

— Как знать?

— Может быть, она влюблена в господина де Майи?

— Ничего не известно.