Олимпия Клевская

— Да нет, я подписалась инициалом.

— Ох, графиня, у вас "Л" похожи на четверки; отныне я это запомню и впредь уж не буду ошибаться. А теперь давайте поспешим, наверстаем упущенное время. Знаете, ваше туманное письмо меня напугало. Вы пишете, что все идет скверно. Боже правый, о чем это вы?

— Герцог, я погибла.

— Как так?

— Вы знаете, какое внимание оказал мне король во время парада?

— Разумеется.

— И за это я должна благодарить вас.

— Хорошо! Я поздравляю с этим прежде всего вас, а себя во вторую очередь. И надеюсь, вы не это находите скверным?

— Герцог, мне завтра придется покинуть Париж.

— Ах! Вот еще! — вскричал Ришелье, ныряя в дверцу кареты.

— Сегодня в половине четвертого ко мне явился мой супруг.

— Майи?

— Он был в ярости и совершенно потерял голову: говорил, что убьет короля.

— Ну, это он пошутил, графиня.

— Он также обещал убить меня.

— О! Вот это уже опаснее; он как бы и вправе сделать это, не навлекая на себя обвинение в оскорблении величества; мы проявим бдительность, графиня, чтобы не дать ему натворить бед в этом смысле.

— Он твердил, что у него хотят отнять его добро, но он сумеет его защитить.

— Э, дьявольщина! Уж не продвинулся ли Пекиньи дальше, чем мы думаем?

— Пекиньи?

— Да, я знаю, что говорю. И как же он станет защищать свое добро? Он не сказал?

— Отошлет меня в мое поместье.

— Ну, это мы еще посмотрим.

— Как же быть?

— Терпение, графиня: такие вещи не решаются броском костей.

— А тем временем я уеду.

— Как это вы уедете?

— Да, он уже отдал необходимые распоряжения.

— Вот еще! Дня два вы сумеете выиграть.

— Проклятье! Сделаю все возможное.

— Господин де Майи меня опасается?

— Как чумы.

— И он прав. А Пекиньи?

— Как и вас.

— Отлично.

— Но, в конце концов, что же мне делать, герцог, если мой муж будет настаивать?

— Графиня, вы тоже проявите упорство, только и всего.

— Вся моя семья ополчится на меня.

— А вы чего хотели?

— Но какое оружие я смогу использовать против них всех?

— Я его ищу.

— К чьему покровительству обратиться?

— Подождите!

— Чего?

— Подождите!

— И все же?

— У меня в запасе имеются кое-какие средства.

— Средства? Так они у вас есть?

— Да.

— И вы отвечаете за меня?

— Как за самого себя.

— Значит, я спасена?

— Да, графиня, дорогая графиня, самая умная и самая пленительная из женщин.

— Я в самом деле спасена? Слово чести?

— Настолько спасены, сударыня, что не пройдет и недели, как Майи скажет, что вы погибли.

Она в ответ спрятала лицо в ладони.

Ришелье запечатлел поцелуй на каждой из ее очаровательных ручек.

— Я тружусь ради короля, — сказал он тихо, — и я… вознаграждаю себя за это.

— Сумасшедший.

— Графиня, я как нельзя более благоразумен, и вот вам доказательство — я был намерен лечь спать.

— И что же?

— А то, что сейчас я все сделаю наоборот. Угадайте, куда я теперь отправлюсь, графиня?

— Кто может знать все ваши хитрости, адский вы искуситель?

— Я, графиня, еду в Исси.

— В Исси?

— Да, в край печей для обжига гипса. Доброй ночи!

И он действительно тотчас покинул ее, со всех ног добежал до своего особняка, а четверть часа спустя уже садился в экипаж.

Мы, знающие, отчего при Людовике XV Возлюбленном обычно происходили семейные ссоры, но склонные воздержаться от того, чтобы на таком основании живописать сцены, способные неприятно уязвить чувствительность наших читателей, предоставим г-же де Майи самостоятельно добираться до своего дома и своей постели, будучи уверены, что она найдет пустыми и то, и другое.

А мы тем временем лучше посмотрим, как г-ну де Ришелье, когда он достигнет края печей для обжига гипса, удастся тотчас пробудить ото сна старого министра.

LXXIX ВСЕ ИДЕТ ХОРОШО, СПИТЕ

Невозможно представить себе визит, более оскорбляющий приличия, но зато уж и более уместный, нежели дерзостно задуманный г-ном де Ришелье в тот вечер, за четверть часа до полночи.

Вот почему, прибыв в Исси, он прежде всего добился, чтобы подняли с постели метра Баржака.

К чести метра Баржака и в похвалу его чистой совести следует сказать, что он спал сном праведника.

Однако случилось так, что во время их предварительных переговоров камердинер отнесся к делу куда менее пылко, чем склонен был его воспринимать г-н де Ришелье.

По словам Баржака, он не был согласен ради каких-то не слишком интересных интриг разбудить г-на де Флёри.

На это герцог де Ришелье, покачав головой, заявил: