Олимпия Клевская

Баньер видел, как предприимчивая особа вышла, хотя, будучи причастной театру, она постаралась сделать это незаметно. Теперь, мысленно кусая локти, он понимал, что его мольбы о скором исчезновении аббата бесплодны: когда бы тот ни ушел, это будет слишком поздно.

О том, что Баньеру действительно не суждено преуспеть в розысках, свидетельствует письмо, которое в тот же вечер, пока молодой человек переодевался, парикмахерша успела передать Олимпии, сказав, что нашла его на улице: именно его актриса видела порхающим, когда цветы вылетали из окна.

Письмо, вероятно, — женское сердце склонно к причудам! — было бы прочтено без особенного раздражения, если бы жемчужина не подпортила впечатление от него.

Читая послание в своем кабинете, Олимпия услышала, как Баньер едва слышно открыл дверь своей комнаты.

Она догадалась, что он сейчас спустится и отправится на поиски.

Это изменило ее отношение к Баньеру в худшую сторону.

— Куда вы направляетесь, друг мой? — спросила она, засовывая письмо в карман пеньюара.

— Я? Да никуда особенно. Хочется выйти…

— Вы хотите выйти из дома вот так, с непокрытой головой? И что вы намереваетесь там делать?

— Подышать воздухом, — ответил Баньер.

— Останьтесь, друг мой, — промолвила актриса. — По правде говоря, застань вас аббат сейчас на улице, он бы подумал, что вы ищете жемчужину.

Юноша покраснел, будто устами Олимпии говорила его собственная совесть.

Он возвратился к себе, лег, но спал плохо. Всю ночь бедняга ворочался в постели: во сне ему виделись жемчуга и бриллианты.

На следующий же день Баньер отыскал аббата на бульваре, где тот бывал каждый день.

После обязательных приветствий и неотвратимого отдавливанья ног молодой человек поинтересовался:

— Не были ли вы сейчас с вашим евреем?

— Да нет.

— Хорошо. А то мне показалось…

— Я был с послом Сардинии.

— Ах, тысяча извинений, только я способен на такие оплошности. Перепутать посла с евреем!

— Быть может, потому, что он вам нужен.

— Посол Сардинии?

— Нет, мой еврей.

— Что ж, признаюсь, вы угадали: от вас ничего не скроешь, — заметил Баньер.

— О, дело в том, что, несмотря на близорукость, а быть может, именно благодаря ей, я весьма проницателен. Не нужен ли вам случайно адрес этого еврея, дорогой господин Баньер?

— Вы меня премного обяжете.

— Зовут его Иаков, живет он на улице Минимов, напротив золотой ивы.

— Золотой ивы?

— Да, большого позолоченного дерева, которое стоит у лавки… токаря. Да, припоминаю, там торгуют бильярдными шарами и табакерками.

— Спасибо.

— Вы хотите что-нибудь купить для госпожи де Баньер?

— Да, только тсс!

— Черт побери, разумеется! — кивнул аббат.

Но тут ему внезапно пришла новая мысль, и он спросил:

— У вас есть портшез?

— Нет, я найму на площади.

— Берите мой.

— О, господин аббат…

— Берите, берите, дорогой мой. Эй, носильщики!

Баньер позволил почти насильно запихнуть себя в очаровательный портшез, и аббат отдал распоряжение лакеям.

Упаковав и отослав таким образом мужа, аббат устремился в театр, где репетировала жена.

Но, завернув за угол, он почувствовал сильный толчок, исторгнувший у него крик боли.

— Иаков? Ах ты, мужлан! Неужели так трудно смотреть, куда идешь?

— Прошу прощения, господин аббат, я был очень занят: как раз заворачивал за угол улицы и не имел чести вас заметить.

— Как, ты не имел чести заметить меня?

— Да, господин аббат.

— Но ведь тебе, негоднику, известно, что у меня одного исключительное право на слепоту!

— Надеюсь, господин аббат меня извинит, я не хотел попадаться вам под ноги, но вот этот сундук заслонил мне все.

— А в сундуке что? Уверен: столовое серебро.

— Точно так, столовое серебро, господин аббат.

— Несешь на продажу?

— Напротив, только что купил.

— Отправляйся-ка быстренько домой. Я послал к тебе клиента. Задержи его у себя как можно дольше. Это благородный кавалер, из моих друзей; он купит не меньше, чем в этом сундуке. Кстати, сундук, насколько я разбираюсь, совсем не плох.

— Еще бы! Поглядите-ка. Переменить только вензеля, господин аббат, и сундук может достаться вам.

И он поднял свою поклажу на высоту глаз аббата.

— А чей это вензель "О" и "К"? — спросил тот.

— О, сдается мне, какого-нибудь дамского угодника, подарившего этот сундучок одной актрисе.

— Актрисе, говоришь? Ты купил его у актрисы?

— Да, господин аббат, у госпожи Баньер.

— О, Иаков, что ты говоришь? Как, госпожа Баньер продает свое столовое серебро?

— Сами видите, господин аббат.

Аббат принял ларец из рук еврея и чуть не выронил, так тот оказался тяжел.

— За сколько сторговал? — спросил аббат. — Только не вздумай врать.

— За две сотни пистолей, господин аббат.

— Презренный плут, да ты обокрал их на половину! Здесь серебра на четыре сотни пистолей. Отнеси ларец ко мне.

— Вы покупаете?

— За триста пистолей.

— Триста пистолей, господин аббат, это не цена. Вы сами изволили оценить его в четыреста.

— Нечестивый мошенник! — вскричал аббат. — Я даю тебе сто пистолей прибыли из рук в руки, а ты еще недоволен?

— Ох, времена сейчас тяжелые!

— Будет, будет. Неси его ко мне.

— Уже иду, господин аббат, — заторопился еврей и уже сделал было несколько шагов, но тут д’Уарак остановил его:

— Подожди!