Олимпия Клевская

— А, стало быть, это Баньер? — уточнил викарий, подобно многим священнослужителям того времени весьма искушенный в театральных делах.

— Именно так.

— Э, — протянул викарий, — однако играет он недурно, мне нравится его манера декламации: благородство жеста, мерность голоса.

— Да. О, в этом смысле я нимало не отрицаю его достоинств.

— Но вы утверждаете, что он беглый послушник?

— Да, он бежал из Авиньона, от тамошних иезуитов.

— Я напишу преподобному отцу Мордону, чтобы он потребовал его возвращения.

— Хорошо! Вот только… как я уже имел честь докладывать вам, когда требование преподобного отца Мордона будет получено, Баньера и след простынет.

Викарий задумчиво поскреб подбородок.

— Мне понятно, чего вы добиваетесь, — проговорил он. — Предварительного ареста, каковой мы официально объявим задержанием в целях предосторожности.

— К вящей славе нравственных устоев, — заметил аббат.

— Ну да, ad majorem Dei gloriam! — со смехом вскричал архиепископский викарий, в котором чувствовался легкий душок янсенизма, так что при удобном случае он был не прочь бросить камешек в огород отцов-иезуитов.

Аббат д’Уарак улыбнулся, блеснув своими красивыми белыми зубами.

— Итак, вы питаете постоянный интерес к делам иезуитов? — полюбопытствовал официал, улыбаясь, как и аббат, только, увы, без зубов.

— Я пекусь обо всем понемногу, — отвечал его собеседник, — в этом отношении я следую примеру моего родича-архиепископа, который является более пастухом, нежели пастырем. Вам, приверженцам старой школы, этого не понять, вы придерживаетесь какой-либо одной главной задачи. Если бы покойный король был жив, он бы вас обвинил в арноизме и пор-роялизме! Для меня же быть иезуитом значит уподобиться пчеле Горация: я собираю мед с цветов правоверности повсюду, тут и там…

— Будь то даже в театре, — вставил официал с самой тонкой из всех своих улыбок.

— Если я говорю "повсюду", господин викарий, — продолжал д’Уарак, — это значит, что мне нет нужды самому писать другу моего дяди, преподобному отцу Мордону, и вы понимаете — не правда ли? — что я охотно уступлю вам возможность оказать ему эту услугу.

— Превосходно, мой дорогой аббат, и я с величайшим удовольствием готов потрудиться ради пользы господ иезуитов, если они сами проявляют стремление быть столь любезными. Преподобный отец Мордон — человек умный, он не преминет воздать нам за услугу, которую я ему окажу.

— Ну, — спросил д’Уарак, — и когда же вы намереваетесь осуществить это задержание в целях предосторожности?

— Да в любое время, которое вы сочтете уместным, господин аббат.

— Не угодно ли сделать это сегодня же вечером?

— Сегодня вечером?

— Да.

— Это возможно?

— Вполне.

— Пусть будет сегодня вечером. У вас есть какие-либо пожелания касательно способа ареста?

— О, никаких! Желательно избежать скандала, вот и все.

— Итак, мы его схватим у него дома?

— Полагаю, это было бы наилучшим выходом.

— А где он живет?

— Я в точности не знаю.

Аббату не хотелось признаваться, что ему известно, где проживает Баньер: из этого слишком уж ясно следовало, что он знает также, где обитает Олимпия.

— Ах ты дьявол! — пробормотал викарий. — Вы не знаете в точности?

— Можно справиться об этом в театре, — отважился на подсказку д’Уарак.

— Вы правы, господин аббат. Мы так и сделаем.

— И последний вопрос.

— Задайте же его.

— Прошу вас, господин викарий, разъясните мне, каков будет ход дела, подобного тому, которым мы сейчас заняты.

— Это очень просто.

— Слушаю вас.

— Задержание в целях предосторожности, арест, заточение.

— Предварительное?

— Конечно, предварительное. Э, господин аббат, вы же сами отлично знаете, что в таких случаях все может быть только временным… Стало быть, как я сказал, заточение, потом жалоба преподобного отца-настоятеля, судебное разбирательство, временное водворение послушника в монастырь и судебное разбирательство, когда он предстанет перед официалом.

— А, перед официалом Авиньона!

— Нет, отнюдь нет! Перед официалом той местности, где беглец в последнее время жил и был подвергнут аресту.

— Очень хорошо! Следовательно, перед официалом Лиона.

— Ну да, Лиона. Уж, часом, не смущает ли это вас? — притворно-беспечным тоном осведомился викарий.

— Ни в коей мере, сударь. А потом?

— Потом, скажем так, суд.

— Но ведь церковный суд тянется очень долго, не так ли?

— О, он вообще не кончается, особенно если кто-либо из власть имущих заинтересован, чтобы процесс длился.

— Однако все это время несчастный остается узником?

— Да нет: будучи возвращен к иезуитам, он вновь становится их питомцем, а коль скоро преподобные отцы чрезвычайно искушены в умении удерживать при себе тех, кто не желал бы жительствовать с ними, и способны быть весьма неприятными в отношении тех, кто упорствует, можно почти не сомневаться, что года через два-три послушнику не останется ничего иного, как исполнять свои обязанности по доброй воле.

— Гм! Как знать? — заметил аббат, ибо, полный воспоминаний об Олимпии, он был не очень-то расположен верить, что, узнав эту женщину, ее можно забыть.