Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго

Жюль Жанен – Виктору Гюго

Вокруг вашего дома царила тишина. Звезда, наша любимая звезда, как будто для вас лила свой голубой свет в маленький садик, куда вы, бывало, выходили по вечерам… Одно окно было открыто, в нем виднелся неподвижный силуэт – какая-то женщина в белом спокойно и внимательно смотрела в молчании на город, который ей нужно будет завтра покинуть! Вероятно, там задумалась ваша дочь. У другого, закрытого окна тихо разговаривали друг с другом ваша жена и ваш сын, – разговаривали спокойно и печально; слов не было слышно, но легко было понять, о чем они говорят. Они прощались с родным своим гнездом, с милым приютом, озаренным отцовской славой… О, кто бы мог подумать в великие дни великих битв, когда Адель Гюго приветствовали, словно королеву, и когда ее муж торжествовал и царствовал, – кто бы мог подумать, что мы расстанемся с нею и что она отправится в изгнание?..

Итак, решение было принято. Двадцать пятого июля Гюго в письме торопил жену, просил ее направиться прямо в Сент-Хелиер (главный город острова Джерси). Он сам, до опубликования закона Федера, по которому его должны были выслать из страны, не желая возлагать на Бельгию опасное бремя «Наполеона Малого», отплыл на пароходе вместе с Шарлем 1 августа, после того как под его председательством состоялся банкет изгнанников. Жанен приехал в Брюссель, чтобы попрощаться с ним. «На площади… из расположенной здесь мрачной лавки открывалась узкая дверь на лестницу, ведущую в каморку, где ютился этот пэр Франции, этот трибун, этот кавалер ордена Золотого руна, потому что он действительно прирожденный рыцарь Золотого руна и гранд Испании, творец „Эрнани“ и „Рюи Блаза“. Дверь была не заперта, люди входили к изгнаннику, как когда-то – к поэту. Он спал, распростершись на ковре. Спал так крепко, что не слышал моих шагов, и я мог беспрепятственно любоваться им, его могучим телосложением, могучей грудью, где жизнь и дыхание занимали обширное место, его открытым лбом, его руками, достойными держать волшебную палочку, – одним словом, я увидел его всего, этого доблестного полководца великих дней… Он спал спокойно, как ребенок, – таким ровным и тихим было его дыхание».

То был сон человека со спокойной совестью.

II «Марин-Террас»

Джерси на робких волнах дремлет,

Накрывшись голубым плащом,

И вид Сицилии приемлет

В лазурном рубище своем[157].

Виктор Гюго

Август 1852 года. Жарким летом три путешественника – госпожа Гюго, ее верный рыцарь Огюст Вакери и дочь Адель – высадились на острове Джерси. Они проехали через Саутгемптон, где с отвращением впервые попробовали ростбиф. Им показалось, что выжженные солнцем окрестности Сент-Хелиера страшно похожи на остров Святой Елены. Через два дня к ним в гостиницу «Золотое яблоко» приехали Виктор Гюго и Шарль. Находившиеся в городе многочисленные изгнанники, менее значительные, нежели брюссельские, отправились в порт встречать поэта и, смешавшись с толпой местных жителей, горячо приветствовали его. Госпожа Гюго нашла, что ее муж и сын заметно пополнели. Одетый с нарочитой небрежностью, Виктор Гюго был неузнаваем. Светский человек, красиво причесанный и изящный, превратился в грубого рабочего. В его горящем пристальном взгляде, в измученном, постаревшем лице было что-то странное, минутами он казался каким-то одержимым. Но вскоре к нему вернулись и прежняя веселость, и здравый смысл.

Остров, когда изгнанники его узнали, понравился им.