Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго

Существенной чертой религии Гюго является своего рода театральная развязка в космических масштабах. То, что было проклято, будет внезапно спасено, то, что было унижено, вдруг возвеличится. Разве его собственная жизнь не является примером драматических превращений? Он был несчастным юношей. Слава вознесла его над всеми. Потому что его способность трудиться безгранична, все кажется ему возможным. Отсюда его оптимизм. Он знает, что узурпатор будет побежден, что добро восторжествует, что Бог победит. Ego Hugo.

Между 1853 и 1856 годами он, словно возносясь на крыльях вдохновения, написал не только религиозные стихи сборника «Созерцания», но и большую часть двух теософских поэм: «Конец Сатаны» и «Бог». В этих поэмах, с широтой размаха, достойной Данте и Мильтона, его фантазия охватила различные системы религий, картины бедствий, историю империй, время и пространство. В поэме «Конец Сатаны» он описывает падение архангела в беспросветную тьму ночную и в великолепных стихах рисует страсти Христовы. В поэме, названной «Бог», изображается странствие духа сквозь сонмы звезд, сквозь века и религии. Шесть видений олицетворяли собой возможные ответы на вопросы, поставленные этим «головокружительным односложным словом – Бог»: атеизм (Бога не существует), манихейство (Бог – двуедин), мозаизм (Бог – единосущ), христианство (Бог – триедин), рационализм (человек есть Бог) и, наконец, Бог поэта, тот, которого трудно даже определить:

Он взглянет – вот и все. Творцу довольно взора,
Чтоб целый мир возник из мглистого простора.
И он, всевидящий, дающий испокон
Начало сущему, сам – изначален Он[170].

Этого Бога человек не может понять, не может постигнуть умом. «И связка темная ключей нам не откроет эту дверь». Если человек пожелает Его увидеть и если завеса для него приоткроется, он тотчас же умирает. Впрочем, Гюго не нуждался в вере, не стремился увидеть Бога, постигнуть Его сущность. Бывают встречи во мраке… «Глаза надежды видят лучше, чем алгебры глаза».

Но этот великий верующий был в то же время великим скептиком. Предоставив человеку свободу, Бог одновременно вселил в него дух сомнений. Ибо «сомненье делает его свободным, свобода возвышает». Если бы люди ни в чем не сомневались, они не были бы людьми. Конечно, человеческий ум позволяет иметь верные представления о вполне определенных явлениях. Гюго был образованным, реально мыслящим человеком, уважающим науки (недаром же он получал в свое время награды за отличные знания по физике), и потому он не отрицал роль интеллекта. Он только был убежден, что разум не может постигнуть бесконечность. «В мышлении должна быть логика, но для выражения мысли логика имеет не больше значения, чем геометрия для пейзажа». Гюго воспроизводит все исключительно точно, замечает Бодлер, «и слог его ясен и чист, но тем явлениям, которые туманны и смутно осознаны, он неизбежно находит необходимую туманную форму».

К 1855 году работа над двумя большими теософскими поэмами сильно продвинулась, но, по внушению Призрака Гробницы, Гюго отложил их публикацию. И как раз в этот год произошло важное событие, заставившее его покинуть Джерси и на время прервать работу.

V «Созерцания»

Созерцание возникает лишь тогда, когда скорбь утихает и человек обретает душевное равновесие.

Ален

Доля политического изгнанника нелегка. Его терпят, но своим не считают. Если политика страны, приютившей его, требует сближения с родиной изгнанника, он становится жертвой. Джерсийские власти не очень-то жаловали эту ватагу французских говорунов, этого поэта, который метался между женой и любовницей, его торжественно-поучительные послания с «Марин-Террас» лорду Пальмерстону. Виктор Гюго, всегда осуждавший смертную казнь, со справедливым негодованием выразил протест против исполнения смертного приговора на острове Гернси, когда неумелый палач, вешая приговоренного, подверг его мучительной пытке. Гюго был прав, но иностранцу не полагается быть правым. С горькой иронией он писал Пальмерстону: «Вы повесили этого человека, господин министр. Очень хорошо. Примите мои поздравления. Однажды, несколько лет тому назад, я обедал с вами. Вы, наверно, забыли об этом, но я помню хорошо. Меня тогда поразило, как искусно завязан у вас галстук. Мне рассказывали, что вы славитесь умением туго затянуть узел. Теперь я убеждаюсь, что вы умеете затягивать и петлю на шее ближнего».