Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго

«Mille passus»[179] совершались с Жюльеттой. Для нее нашли очаровательную маленькую виллу «Фаллю», расположенную в таком близком соседстве с «Отвиль-Хауз», что она видела, как ее кумир совершает на террасе свой утренний туалет. Каждое утро она сторожила его пробуждение, чтобы насмотреться на своего любимого. Гюго издали показывал Жюльетте ее «каракульки», только что обнаруженные им возле двери вместе с двумя сваренными вкрутую яйцами, и целовал ее письмо. Затем он снимал с себя красную ночную одежду, обливался водой, как всегда, и шел в свой бельведер работать. После завтрака он направлялся к Жюльетте. Чаще всего ей предлагалось молча сопровождать его, а ей это совсем не нравилось. «Постарайся не предаваться всецело вдохновению, чтобы мне можно было разговаривать с тобой». Ей столько нужно было ему сказать! Упрекнуть за то, что он заигрывает со служанками, горестно посетовать на запрещение бывать в «Отвиль-Хауз» – ведь это делало ее подозрительной особой в глазах гернсийских жителей; попросить у него рисунки, чтобы украсить ими стены виллы «Фаллю». «Мне нужны и твои повешенные, и замки, и лунные ночи, и ослепительное солнце, и причуды тумана». Она была «потрясена» и «счастлива до мозга костей», когда Гюго во время прогулки, показав ей на серп луны и вечернюю звезду, сказал: «А вот корабль отлетевших душ и подле него шлюпка».

Еще одна радость: с мая 1859 года Шарль и Франсуа-Виктор стали бывать у нее. Оба относились к ней с уважением и нежностью, были довольны и вкусными кушаньями, и встречей с новыми людьми, и тем, что их отец куда более весел здесь, чем у себя дома. В «Отвиль-Хауз» было мрачно. Их мать предавалась отчаянию. Она полагала, что Виктор Гюго уже не сможет оторваться от всего этого великолепия – от гобеленов, позолоты, деревянных скульптур. «Нам теперь отсюда не выбраться… Мы тратим уйму денег, – писала госпожа Гюго. – Да притом моему мужу полюбился этот остров; он подолгу купается в море… Он помолодел, великолепно выглядит…»

Она бдительно следила за служанкой Оливией, не столько занимавшейся кухней, сколько устраивавшей сцены; переписывала то, что писал Шарль: «Я забросила мои собственные сочинения, превратилась в жалкого дублера, более того, отупела. Опущусь ли я еще ниже? Невелико горе, не с высоты падаю; прислуживать умным людям, меня окружающим, – вот лучшее для меня занятие…» Когда она заводила речь о том, что увезет, хотя бы на короткое время, дочь в Париж либо в Лондон, на нее обрушивался град обидных слов. «Вам надоело изгнание!» – с презрением говорил Великий Изгнанник. «Выброси из головы эту дурную мысль, – отвечала она мужу. – Я делила с тобой счастье и триумфы. Я готова и счастлива разделить с тобой дни испытаний…» Несчастная Адель! Добрая и чистосердечная, она старалась стать образцовой хозяйкой, она тратила свои «личные деньги», чтобы поставить дом на широкую ногу; она хотела, чтоб ее дети были счастливы, хотела пригласить на Гернси свою младшую сестру Жюли Фуше, которая воспитывалась в Сен-Дени, в пансионе Почетного легиона, а по окончании осталась там в качестве классной надзирательницы. Но Гюго давал своей супруге лишь четыреста пятьдесят франков в месяц, и, несмотря на все усилия, она постоянно была в долгу.

Адель Гюго – Жюли Фуше: «Я не осмеливаюсь просить у него прибавки: я ведь ничего не принесла в приданое; у него большие расходы. И к тому же, моя дорогая, на этот счет я всегда была со своим мужем очень деликатна… Я страшно щепетильна, эта щепетильность – мое единственное кокетство…» Как далеко была теперь та гордая восемнадцатилетняя девушка, со взором испанки, перед которой трепетал гениальный юноша!

VI «Легенда веков»