Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго

А Сент-Бев жил в это время в Руане, у романтического Ульрика Гуттенгера, среди гортензий и рододендронов, и с горделивой нескромностью откровенно рассказывал ему о своей любви к Адели. Исповедник исповедовался, а Гуттенгер, прослывший в лагере романтиков большим знатоком в делах любви, поощрял его преступные замыслы, хотя и называл себя другом Гюго. Пребывание у Гуттенгера было вредным для Сент-Бева; донжуанство заразительно. Возвратившись в Париж, он снова увиделся с четой Гюго, но чувствовал себя у них неловко.

Сент-Бев - Виктору Гюго, 31 мая 1830 года:

"Хочу написать вам, потому что вчера вы были так грустны, таи холодны, так плохо простились, что мне было очень больно; возвратившись домой, я страдал весь вечер, да и ночью тоже; я говорил себе, что, поскольку я не могу видеться с вами постоянно, как прежде, нельзя нам встречаться часто и платить за эти встречи такой ценой. В самом деле, что мы можем теперь сказать друг другу, о чем можем беседовать? Ни о чем, потому что не можем сделать так, чтобы во всем мы были вместе, как прежде... Поверьте, если я не прихожу к вам, то любить вас буду не меньше прежнего - и вас, и вашу супругу..."

Сент-Бев - Виктору Гюго, 5 июля 1830 года:

"Ах, не браните меня, мой дорогой великий друг; сохраните обо мне хотя бы одно воспоминание, живое, как прежде, неизменное, неизгладимое, - я так рассчитываю на это в горьком моем одиночестве. У меня ужасные, дурные мысли, подсказанные ненавистью, завистью, мизантропией; я больше не могу плакать, я все анализирую с тайным коварством и язвительностью. Когда бываешь в таком состоянии, спрячься, постарайся успокоиться; пусть осядет желчь на дно сосуда, - не надо очень его шевелить; не надо делать то, что я сейчас делаю, - каяться перед самим собой и перед таким другом, как вы. Не отвечайте мне, друг мой; не приглашайте прийти к вам - я не могу. Скажите госпоже Гюго, чтобы она пожалела меня и помолилась за меня..."

Что это - искренность или стратегия? Вероятно, и то и другое. Сент-Бев слишком любил и восхищался Гюго, видел, как поэт великодушен по отношению к нему, и не мог так скоро позабыть свою привязанность. Но правда и то, что минутами он ненавидел Гюго, а тогда искал оснований для своей ненависти, и тем больше стремился их найти, чем больше любил. Чтобы утешиться в том, что у него нет могучих сил Гюго, он называл их в своих тайных записных книжках силами "ребяческими и вместе с тем титаническими". Он упрекал Гюго в том, что среди всех греческих стилей в архитектуре тот понимает только стиль "циклопический", и называл его Полифемом, бросающим наугад чудовищные обломки скал. Он заносил в свои заметки, что в "Последнем дне приговоренного к смерти" Гюго "проповедовал милосердие вызывающим тоном". Словом, он считал его тяжеловесным, гнетущим, неким грубым готом, вернувшимся из Испании. "Гюго был молодым царьком варваров. Во времена "Утешений" я попробовал было цивилизовать его, но мало в этом преуспел". В заключение он восклицает: "Фу, Циклоп!" Затем, пытаясь провести параллель между своим соперником и собой, он говорит: "Гюго свойственно величие, а также грубость; Сент-Беву - тонкость, а также смелость". Он мог бы добавить: Гюго - гений, а Сент-Бев - только талант.

4. ОДЫ СЛЕДУЮТ ОДНА ЗА ДРУГОЙ

В конце концов монархия пала,

падут и многие другие монархии.

Шатобриан

Двадцать первого июля 1830 года молодой швейцарец Жюст Оливье, страстный любитель литературы, заручившись рекомендацией Альфреда де Виньи и Сент-Бева, пришел в дом N_9 по улице Жана Гужона и позвонил в дверь на третьем этаже. Служанка сказала ему: "Проходите, пожалуйста, в кабинет барина..." Он увидел там медальоны работы Давида д'Анже, литографии Буланже, изображающие колдунов, призраков, вампиров, и картины резни. Окно кабинета выходило в сад с тенистыми деревьями; вдали виднелся купол Дома Инвалидов. Наконец появился Виктор Гюго. Оливье объяснил, что он тот самый молодой человек, которого направил к нему Сент-Бев. Сперва Гюго как будто ничего об этом и не слышал, но потом сказал: "Совсем из головы вылетело". Они поговорили о Шильонском замке, о Женеве, о старинных домах. Вошла высокая и красивая дама, весьма заметно было, что она беременна, с нею двое детишек, мальчик и девочка, которую поэт назвал "мой котеночек", очаровательная крошка с загорелым и выразительным личиком. То была Леопольдина, она же Дидина, она же Кукла. Посетитель нашел, что Гюго не похож на своем портрете. Волосы у него темные (действительно, волосы стали у него каштановыми) и "как будто влажные", лежат странной волной. Лоб высокий, белый и чистый, но не громадный. Карие живые глаза, выражение лица приветливое и естественное. Сюртук и галстук черные; рубашка и носки - белые. Таким описывает его Оливье.