Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго

"После завтрака поехали в Сен-Манде, она (Ж.Ж.), я и маленькая Жанна. Бедная моя дочь устроена сколь возможно хорошо; она спокойна, чувствует себя хорошо. Жанна поцеловала свою тетю и много говорила о ней на обратном пути…" По дороге домой остановились, зашли в кондитерскую. В четыре с половиной года (14 февраля 1873 г.) Жорж присутствовал на возобновленном представлении "Марион Делорм" и на следующий день твердил с утра до вечера: "Вот в красном там палач проходит!" Около Собора Парижской Богоматери Жорж с гордостью говорил: "Башни Папапа". Гюго торжественно делал надписи на своих книгах, которые дарил внукам. На экземпляре "Грозного года", предназначенном Жоржу, он написал: "Жоржу — через пятнадцать лет":

Спокойно подвожу итог пути:

Мне суждено уйти, тебе — расти…

А на экземпляре, подаренном Жанне, было написано:

Ты — ангел в этой жизни трудной, странной.

Стань женщиной, но… оставайся Жанной!

Он требовал от снохи, чтобы его маленькие внуки Жорж и Жанна присутствовали на всех званых обедах. Няньки могли уложить их в постель только в одиннадцать часов вечера. Но иногда, вспоминает Жорж, "мы засыпали прямо за столом, убаюканные гулом голосов. Эдмон Гонкур мне рассказывал, что как-то раз Жанна уснула с куриной ножкой в руке, уткнувшись щекой в тарелку…".

В дни больших празднеств дети пили за здоровье дедушки. "Я, самая маленькая, пью за самого большого", — сказала Жанна 26 февраля. Слова, вероятно, придумал Мерис или Вакери. На своих именинах Жанна робко просила: "Скажите мне тосту". Если дед ворчал на нее, Жанна стыдила его: "Зачем бранишь, когда тебя любят?" Трехлетней Марте Феваль, когда она расшалилась, шестилетняя Жанна строго сказала: "Марта! Виктор Гюго смотрит на тебя". Дедушка рассказывал им сказки: "Злой мальчик и добрая собака", "Глупый король и умная блоха". На кусочках картона он рисовал для внучат гусиным пером картинки, служившие хорошими и плохими отметками за поведение, они находили Эти рисунки за столом под своими салфетками. "Иногда, — вспоминает Жорж Гюго, — на рисунках улыбались ангельские личики кудрявых деток в венках из звезд или же фантастические птицы с открытым клювом заливались песнями на цветущих ветках…"

Сборник "Искусство быть дедом" частью создан из заметок в записных книжках "обожающего и восхищенного" деда. Некоторые стихотворения в этой книге ("Луна", "Жанну посадили в темный чулан") были стихотворным переложением детских "словечек". В других старик дед выражал свои чувства, удивляясь тому, что он, который боролся с императором, оказался "побежден" ребенком (Victor sed victus) [побежденный победитель (лат.)]. Но он полагал, что поэт всегда должен переходить от житейского взгляда на мир к проникновению в его тайны. В Зоологическом саду он смотрел на ужасных чудовищ и глазами детей, и глазами мудреца. Малышам было страшно, но иногда и очень смешно. Старец же думал:

Я думаю, Господь привык работать спешно,

Но обвинять Творца не следует, конечно,

Его, который, всем вниманье уделя,

Сумел изобрести цветенье миндаля

И радугу взметнул над укрощенным Понтом,

Коль рядом ставит он колибри с мастодонтом.

Сказать по правде, вкус плохой у старика.

То гидру прячет в ров, то в яму червяка,

И Микеланджело, божественный и жуткий,

Перекликается с раблезианской шуткой.

Таков Господь. Таким его я признаю

[Виктор Гюго, "Известный граф Бюффон" ("Искусство быть дедом")].

Тут он заступался и за Господа Бога, и за поэта Гюго, за контрасты в природе и за антитезы в поэзии. Перед клеткой с тигром дети говорили: "Посмотри, какая большая кошка!" Поэта же приводило в смятение позевывание скучающего зверя, его раскрывшаяся пасть, и он с упоением видел, как "смешались здесь и ужас и любовь". А так как поэтическое совершенство мастера все возрастало, он без труда дополнил свой сборник стихами, созданными "из ничего", — то далекими от всякой действительности, как например, "Вечернее", то импрессионистскими, как стихи об утренних шумах на острове Гернси:

Голоса… Голоса… Свет сквозь веки… Гудит в переулке

На соборе Петра затрезвонивший колокол гулкий.

Крик веселых купальщиков: "Здесь!" — "Да не медли, живей!"

Щебетание птиц, щебетание Жанны моей.

Оклик Жоржа. И всклик петуха во дворе. И по крыше

Раздражающий скреб. Конский топот — то громче, то тише.

Свист косы. Подстригают газон у меня под окном.

Стуки. Грохот тяжелых шагов по железу, как гром.

Шум портовый. Шипенье машин паровых. Визг лебедки.

Музыка полковая. Рывками. Сквозь музыку — четкий

Шаг солдат. Голоса. Два француза. Смеющийся бас:

"Добрый день!" Я заспался, как видно. Который же час?

Красношейка моя заливается. На наковальне

Молотков перебранка из кузни доносится дальней.

Плеск воды. Пароход на ходу задыхается, споря

С необъятною гладью, с могучим дыханием моря

[В.Гюго. Открытые окна. Утро. Сквозь дрему ("Искусство быть дедом")].