Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго

«Ничто меня так не раздражает, как эти мятежи, к которым ты столь охотно приобщаешься. Для того чтобы не было больше никаких революций, эволюции и мистификаций, я отдаю свой голос нынешнему правительству! А затем целуйте меня и стремитесь побольше заседать в моих палатах. Вы мой единственный представитель, и я прошу вас действовать последовательно и дорожить тем доверием, которое я вам оказываю. Вы видите, что я на высоте своего положения и что новоявленные республиканцы ничему не могут меня научить. Если бы я пожелала, то заткнула бы за пояс и республиканцев будущего, но я этого не хочу. Я хочу лишь, чтоб вы целовали меня до потери сознания, вот и все».

6 июня 1848 года:

«Чем больше я думаю о том, что происходит сейчас в Париже, тем меньше желаю тебе, мой дорогой друг, успеха на предстоящих выборах. Пусть сперва уляжется вся эта ярость народа, ибо он и сам не знает, чего он хочет, и не в состоянии отличить истинного идеала от ложного… Я убеждена, что мое сердце бьется в унисон с интересами Франции».

Виктор Гюго был избран. Какой партией? Он знал лишь, что стоит «за бедных против богатых», за порядок против анархии. Но такая нечеткая позиция его и самого не удовлетворяла. Учредительному собранию, которое состояло из умеренных представителей, казалось, что Национальные мастерские представляют собой великую опасность, источник финансового краха страны, гнездо бунтарей. Гюго пожелал высказаться об этой сложной проблеме. Речь оказалась путаной, так как ее положения не были ясно сформулированы:

«Национальные мастерские — предприятие пагубное… Нам уже была знакома праздность богатства, вы создали праздность нищеты, в сто раз более опасную как для самого нищего, так и для других. Монархия плодила „Праздных людей. Республика будет плодить бездельников“ — вот что мы слышим. Я не поддерживаю подобные речи, слишком резкие и обидные, я не захожу так далеко. Нет, героический народ Июля и Февраля не выродится никогда… Наших благородных и разумных рабочих, читающих книги и мыслящих, умеющих рассуждать и умеющих слушать, никому и никогда не удастся превратить в лаццарони в мирное время и в янычар в случае войны»[122].

Выступление неудачное — ведь именно Гюго и приписывали те фразы, которые он теперь опровергал. Не примыкая ни к одной из группировок Учредительного собрания, он не пользовался в нем авторитетом. Он говорил об идеях, о морали, а слушатели его в большинстве своем думали лишь о своих корыстных интересах. Он утверждал, что основной вопрос заключается в факте демократии, а не в слове республика. Гюго напомнил о нищете и безработице, о людях, живущих в трущобах без окон, о босоногих детях, о молодых девушках, занимающихся проституцией, о бездомных стариках:

«Вот в чем состоит вопрос… Неужели вы думаете, что мы равнодушно взираем на эти страдания? Разве вы можете думать, что они не вызывают в нас самого искреннего уважения, глубочайшей любви, самого пламенного и проникновенного сочувствия? О! Как вы заблуждаетесь!..»