Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго

«Эвенман» торжествовала: «Наполеон не умер!» Наступило время для свершения великих дел. Гюго в манифесте, написанном в духе романтического империализма, начертал обширную программу действия, явившуюся в политике его «предисловием к Кромвелю». В области внешней политики он намечал: разоружение, основание Союза наций — организации, которая должна быть высшей властью для разрешения всех спорных международных вопросов; он предлагал прорыть Суэцкий и Панамский каналы, ставил задачей цивилизацию Китая, колонизацию Алжира. В области внутренних дел — борьба против нужды и лишений, принятие мер, способствующих развитию промышленности, подъему искусств, литературы и науки. Прекрасная мечта и даже прекрасная программа, однако Гюго был способен лишь воспеть ее, но не провести в жизнь. Бесчисленные его враги распространяли слух, что он добивался министерского портфеля. Поводом к этим нападкам послужило его обращение к президенту, которого он призывал ориентироваться на «новые и прославленные имена». Но ведь он искал для себя более значительной роли, чем пост министра. «Мы не намерены ни в чьей свите продвигаться к власти! Это и слишком высоко, и слишком низко». Нет, Гюго хотелось стать тайным духовным советником принца. Он и не подозревал, что имеет дело с человеком, для которого важно было лишь одно: любыми средствами удержаться на том пьедестале, куда его вознесла Фортуна.

Двадцать третьего декабря принц-президент давал в Елисейском дворце свой первый обед. Был приглашен и Гюго, но он несколько запоздал. Президент встал и направился к нему. «Я устроил этот обед экспромтом, сказал он, — и пригласил лишь несколько близких друзей. Я полагал, что вы не откажетесь быть в их числе. Весьма признателен, что вы пришли». От проницательного взгляда истого журналиста, каким являлся Виктор Гюго, не ускользнуло то, что белый фарфоровый сервиз — самый обыкновенный, а столовое серебро довольно грубое и уже не новое, как в заурядных буржуазных домах; новый режим вступал в свои права в бедности. После обеда президент отвел Гюго в сторону и спросил его, что он думает о настоящем моменте. Гюго сдержанно ответил, что нужно успокоить буржуазию и предоставить работу народным массам; что после трехвековой славы Франция не пожелает впасть в ничтожество; короче говоря, необходимо установить мир. «К тому же Франция — страна завоевателей. Когда она не одерживает победы силою оружия, она хочет достигнуть их силою разума. Поймите это и действуйте. Если забудете, вы погибли…» Пророк говорил свысока, президент, казалось, задумался и отошел от него. Бесспорно, он подумал: «Идеолог! Отстранить его!» Возвращаясь домой, Гюго размышлял об этом «мгновенном переселении во дворец, об этом пробном церемониале, об этой смеси буржуазного, республиканского, императорского…».

В конце недели (30 декабря 1848) он отправился к Ламартину, который устраивал прием каждую субботу. Он нашел его бледным, согбенным, озабоченным и опечаленным, постаревшим за десять месяцев на десять лет, но спокойным и примирившимся со своей неудачей. Жирарден критиковал президента и только что сформированное убогое министерство с торжественным Одилоном Барро, прославившимся своей наполеоновской манерой держать руку за отворотом сюртука. «Нет, — сказал Жирарден, — надо было составить авторитетный кабинет министров: „Сьер, Моле, Бюжо, Берье, Гюго, Ламартин…“» Ламартин ответил, что он бы согласился войти; Гюго промолчал.

Через день, 1 января 1849 года, он размышлял над теми переменами, которые произошли в истекшем бурном году: Луи-Филипп в Лондоне, герцогиня Орлеанская — в Эмсе, папа Пий IX — в Гаэтэ. Католическая церковь потеряла Рим, буржуазия потеряла Париж. Алиса Ози выступала совсем нагая в роли Евы на сцене театра Порт-Сен-Мартен. В июле 1848 года умер Шатобриан, и Гюго жалел, что похороны были самые обычные: «А мне бы хотелось для Шатобриана по-королевски торжественной церемонии погребения: Собор Парижской богоматери, мантия пэра Франции, мундир академика, шпага дворянина-эмигранта, — цепь ордена Золотого Руна, представители всех корпораций, половина гарнизона под ружьем, задрапированные черным крепом барабаны, каждые пять минут пушечный выстрел, — или уж катафалк бедняков, отпевание в сельской церкви…» Он раскритиковал похороны Шатобриана, как Шатобриан раскритиковал церемонию коронации Карла X.

Курс пятипроцентной ренты упал до семидесяти четырех франков; картофель стоил восемь су мерка. Луи Бонапарт задавал пышные обеды Тьеру, который когда-то приказал его арестовать, и графу Моле, который вынес ему обвинительный приговор. Принц Жером Бонапарт, экс-король Вестфалии, стал управителем Дома Инвалидов, он-то хоть похож был лицом на императора. Своего племянника, президента, он называл «господин Богарнэ». Как-то раз, входя во дворец Собрания, Гюго с удивлением услышал возглас часового:

— Привет врагу заговорщиков!

Это был солдат Национальной гвардии Жюль Сандо.

— Нет, — ответил Гюго, — другу заговорщиков.