Олива Денаро

Саро умолкает и до конца собрания не открывает рта. Время от времени я отыскиваю его в толпе, пытаясь понять, не переглядывается ли он с Лилианой. А когда мы выходим, его уже нет: ушёл, дожидаться не стал. И мы снова идём по шоссе, навстречу закату, вдвоём.

– Ты так ничего и не сказала, – замечает Лилиана.

– А что я должна была сказать?

– Тоже считаешь, что женщина должна подчиняться мужчине, сидеть дома, не работать?

– Мир как стоял, так стоит. Что ему до моего мнения?

– Ладно, но ведь после свадьбы ты чем-то планируешь заниматься? Думаешь, Франко тебе позволит...

– Франко – человек щедрый, он обо мне позаботится, – перебиваю я.

– Щедрый, скупой – мы разве об этом? Я, к примеру, только после училища решу, работать мне учительницей или заняться фотографией. Или, может, вообще уехать в большой город и стать там депутатом, как Нильде Йотти...

На пустынном шоссе слышны только наши шаги, да ещё ползёт в нескольких метрах позади автомобиль с выключенными фарами.

– Тем лучше для тебя, – я беру её под руку. – И для синьора Йотти, если он не возражает...

– Синьор Йотти? Это кто ещё?

– Ну, муж этой самой Нильды, которую ты вечно поминаешь.

– Нет никакого синьора Йотти, она не замужем, – смеясь, объясняет Лилиана.

– У кого нет мужа, у того нет дома, – отвечаю я словами матери.

Лилиана качает головой, хмурится, потом останавливается, глядя на меня с таким недоумением, будто я осла посреди кухни не заметила:

– Ты же в школе умнее всех была! Неужели хочешь кончить домохозяйкой, как все прочие девчонки из Мартораны?

Правила для женщин таковы: выйти замуж, завести детей, приглядывать за домом – мысленно повторяю я. Правила для мужчин таковы... За спиной вдруг раздаётся рычание. Я вздрагиваю, оборачиваюсь, но это всего лишь ползущий за нами автомобиль сворачивает на боковую улицу.

– Это не ветер в голове, ты не думай, – поспешно говорю я.

У поворота наши дороги расходятся: Лилиана живёт на другом конце города, у самого моря, где теперь начинают копать котлованы под новые дома. Вдалеке снова взрыкивает автомобиль, и я чувствую, как по спине бегут мурашки.

– Живот прихватило. Ты не могла бы ещё немножко со мной пройти?

Мы торопливо сворачиваем на грунтовку, а возле отцовского участка уже почти бежим. В доме горит свет, но сам он стоит у курятника – на коленях, обхватив голову руками, молча разглядывая пустую клетку. Рядом с ним Златка, Розочка и две другие курицы, все бездыханные.

– Что случилось? – спрашиваю я, опускаясь коленями в мягкую траву. Он только головой качает. Тогда я протягиваю руку: – Пойдём в дом, па!

– Пожалуй, нет, – отвечает он, оглядев сперва пустой курятник, потом лежащих на земле кур. На сей раз даже мать не станет ворчать на нас по-калабрийски: вокруг нет и следа жёлтой краски.

Мы встаём в круг, как на поминках.

– Это я виновата, – шепчу я подруге на ухо, но отец слышит.

– Птичий грипп, – морщится он и уходит в дом.

Вскоре выходит Козимино, берёт Лилиану за руку:

– Я тебя провожу.

И Лилиана не возражает, послушно принимая его защиту. Она тоже знает, что мы, мужчины и женщины, вовсе не одинаковы.

33.

– Один, два, три, четыре и... пять! – отсчитывает синьора Шибетта. Мать выкладывает засахаренный миндаль горкой на вышитой салфетке, добавляет картонку с витиеватыми буквами: «Олива Денаро и Франко Колонна». Затем передаёт салфетку Милуцце: та стягивает края ткани белой ленточкой, которую обрезает острыми ножницами. Мне нравится видеть наши имена рядом: эта колонна словно становится мне опорой.

Мы с Шибеттами-младшими продолжаем вышивать. Сегодня меня вместо деревянной лавки усадили на диван, между ними двумя.

– Передавай привет сватье, Амалия, – цедит развалившаяся в кресле синьора, отсчитывая следующую порцию миндаля. – Как увидитесь, разумеется.

Мать поджимает губы: с родителями Франко мы ещё не встречались.

– На ваше счастье, живя в столице, они могли пропустить мимо ушей некоторые... гм... подробности, – продолжает свои колкости Шибетта-старшая.

– Как говорится, глаза не видят – сердце не болит, – вставляет дородная дочка.

Её тощая сестра, бросив шитьё, зажимает обеими руками рот, но смех всё равно слышен.

– Впрочем, в замужестве за слепым есть и свои преимущества, – продолжает дородная. – Он о стольком не узнает...

– Ладно тебе, он же слепой, а не глухой, – возражает Мена.

Одна Милуцца поглядывает на меня сочувственно.

– А верно говорят, Олива, будто он на киноактёра похож? – спрашивает она, чтобы хоть как-то сменить тему.

– На «красавчика Антонио», – подсказывает Мена.

– Мои дочки в кино не ходят, дурное это занятие, – подчёркнуто строго бросает мать. – Разве что афиши на площади видели.

– Конечно-конечно, – сразу идёт на попятный дородная, – я и сама сюжет только по слухам знаю...

– Остаётся надеяться, что темперамент у твоего супруга не такой вялый, – вставляет тощая, на сей раз даже не пытаясь скрыть смех.

– А даже коли и так, Олива, велика ли важность? Он тебя берёт практически без приданого, ты же, напротив, становишься баронессой, – добавляет синьора. – Учитывая историю, в которую ты впуталась, стоит поблагодарить святую Риту...