Олива Денаро (ЛП)

— Меня посылали прибираться у нотариуса, надеялись замуж выдать — я не говорю, конечно, что за него самого, но, может, хотя бы за одного из тех, кто бывал у него в кабинете: за практиканта, адвоката или кого-то из пришедших оформить наследство… А мне взбрело в голову выскочить за парня с Сицилии, который от наследства отказаться явился: его калабрийский дядюшка умер, не оставив ничего, кроме долгов. Светловолосый, глазами зелёные, молчаливый, манеры, опять же… Мать мне сказала: и что, ради двадцати сантиметров симпатичной мордашки ты готова всю жизнь себе испортить? — она снова рассмеялась тем хриплым смехом, что так легко было принять за кашель. — А я даже слушать не хотела, вот мы и сбежали. Устроили фуитину^[6]: уплыли ночью через пролив, хотя море было неспокойное. Хорош медовый месяц! Всю брачную ночь провела, мучаясь тошнотой в корабельном нужнике! — она погладила живот, словно тот до сих пор болел. — А мать, покойница, была права. Ушла, производя на свет последнего ребёнка, мальчика, которого так ждал отец. Вместе и ушли, упокой Господи их души. А ты чтобы мать слушала! Я за тобой всё время слежу, каждый миг на тебя смотрю, даже если ты меня не видишь. Тщеславие — порождение дьявола!

Разговоры о дьяволе мне не по душе. Так что я пошла набрать ещё воды, а когда увидела, как возвращается отец, и за ним Козимино с ведром в руке, не смогла набраться духу пересчитать улиток, чтобы понять, была ли ему нужна.

7.

Лилиана совсем на меня не похожа: она красавица, но, несмотря на это, о замужестве и думать не желает. Говорит, мужчина женщине нужен, как покойнику галоши.

— А как же ты жить собираешься? — спросила я как-то, возвращаясь вместе с ней из школы. — Бродяжничать, милостыню просить? И потом, если женщина не забеременеет, то рассудком тронется. Так мать говорит.

— Работать поеду, на «большую землю», — улыбнулась Лилиана, протягивая мне очередной выпуск журнала, который я немедленно спрятала среди книг.

— И что, всю жизнь будешь полы мыть?

— Мыть полы — не единственная работа для женщин! Стану депутатом парламента, как Нильде Йотти^[7].

— Это ещё кто? Приятельница твоего отца?

Лилиана с видом превосходства вскинула брови, как в начальной школе, когда ей давали звезду, а мне — нет. Я почувствовала укол ревности: я ведь не знала, что это за Нильде такая, не знала даже, что есть такое слово — «депутат». В словаре синьорины Розарии у некоторых профессий, вроде министра, мэра, судьи, нотариуса или врача, вообще не было женского рода.

— Отец говорит, перемены должны начаться с нас, женщин Юга, потому что нас веками учили молчать, а теперь мы должны научиться шуметь, — объяснила она мне, как маленькой.

— Шумную женщину никто всерьёз не воспримет, — возразила я, потому что так говорила мать. Лилиана, ничего не ответив, пошла дальше, потом вдруг остановилась, взяла меня за руку и, улыбнувшись, спросила:

— Почему бы тебе как-нибудь не сходить на наши собрания в сарае?

— Ты что, там же коммунисты! — выпалила я не раздумывая и тут же смутилась.

— У нам многие бывают, о некоторых даже и не подумаешь, — заявила она с таинственным видом.

— Что, неужели Шибетта? — у меня аж глаза на лоб полезли.

— Ну, твой отец, например, и не раз.

Я почувствовала, как колотится сердце, и решила, что лучше бы сменить тему: не хотела знать, правда ли это.

— Подумай! А я тебе тогда все журналы отдам, какие у меня дома есть.

В тетрадках, которые я прятала за отошедшей доской в изголовье кровати, карандашные портреты персонажей были разделены по категориям, исходя из сюжета фильма: «несчастные брюнетки», «легкомысленные блондинки», «дерзкие рыжие» (куда, впрочем, попала только Рита Хейворт) и «порождения дьявола» — для женщин; «добрые и смелые», «злые и уродливые», «несчастные влюблённые», «очаровательные и опасные» — для мужчин. Отдельный раздел я посвятила «красавчику Антонио».

Если Лилиана отдаст мне старые журналы, можно будет заполнить ещё пару тетрадок, думалось мне по мере того, как голос матери, звучащий в голове, становился тише.

— Что, и спецвыпуски? — переспросила я на всякий случай.

Лилиана молча опустила голову в знак согласия.

Дойдя до перекрёстка, я свернула на грунтовку и помчалась к дому. Потом остановилась, прокричала ей вслед:

— Тогда приду, — и снова бросилась бежать.

8.

Но не пришла. Зато однажды, после уроков, Лилиана позвала меня в гости помочь с портретами, и я согласилась, надеясь похвастать успехами в рисовании. Думала, там будут холст и краски, а она затолкала меня в какой-то тёмный чулан, поперёк которого оказались натянуты бельевые верёвки.

— Зачем вешать белье здесь, на улице же солнце? — нахмурилась я. Потом подошла поближе и обнаружила, что на прищепках — не стираная одежда, а фотографии.

— Так, встань сюда, — велела она, подведя меня за руку к одному из листков бумаги, который едва успела повесить. — Что видишь?

На белом прямоугольнике ничего не было.

— Не знаю, здесь так темно, — смущённо пробормотала я.