Олива Денаро

– Я вам не бесстыдница какая! – я, по-прежнему сжимая в кулаке сломанный каблук, подаюсь вперёд, и отцовская рука соскальзывает с плеча. Старшина, нахмурив брови, снова затягивается. Кажется, я кричу эти слова ему прямо в лицо, а он будто и не слышит.

– Девушка ещё так молода... Может, она просто запуталась в своих желаниях? – продолжает Витале, даже не взглянув на меня. – В таком возрасте она сама не знает, чего хочет: одного, другого... И кому, как не отцу, направить её на путь истинный? У тебя красивая дочь, Сальво, неужели ты хочешь до конца жизни обречь её на несчастья?

– Уже обрёк, – коротко отвечает отец.

Сигарета постепенно становится столбиком пепла, покачивающимся на цилиндрике фильтра. Витале кладёт её на край стола и, присев на корточки, с интересом наблюдает, словно заключил сам с собой пари, которое непременно хочет выиграть.

– От семейства Патерно запросто не отмахнёшься, связи у них солидные. Как разбили, так и склеят. Миром дело решайте, о чём тут спорить?

– Но ведь закон... – начинаю я, упершись обеими руками в столешницу. Столбик пепла осыпается на край тумбочки.

– Закон? Законы писаны для тех, у кого деньги есть, – перебивает старшина и, собрав пепел в ладонь, выбрасывает в урну. – Хотите написать заявление? Прекрасно, давайте тогда позовём капрала, и пусть запишет: Сальво и Амалия Денаро подают гражданский иск против Джузеппе Патерно, обвиняя его в изнасиловании с целью удовлетворения похоти.

Мать корчится на стуле, будто её пнули в бок.

– Будет суд, – продолжает Витале, – потребуется адвокат, вам придётся доказывать вину подсудимого не только на словах, но и на деле, уликами, – он садится напротив нас и впервые поднимает на меня глаза. – Синьорина должна будет подтвердить, что утратила имевшуюся ранее телесную целостность и что не давала, как в этих местах заведено, согласия на фуитину. Её когда-нибудь заставали за разговором с Патерно? Может, она танцевала с ним на площади, у всех на виду? Принимала подарки? Слушала серенады? Когда её похитили, она шла домой одна или с кем-то ещё? Утром это было или в сумерках?

Я закрываю глаза, внутри всё клокочет от ярости. Суд, как я понимаю, будет не над ним, а надо мной.

Витале морщит нос, раздражённо прищуривается, словно ему на лицо села муха, и подводит черту:

– Была бы она моей дочерью, Сальво, знаешь, что бы я сделал? Ровным счётом ничего.

Сломанный каблук, выскользнув у меня из руки, падает на пол.

– Обида пройдёт, дело устроится, – с нажимом произносит Витале, потом берёт с конторки пухлый том в синем кожаном переплёте и, пролистав, кладёт перед отцом. – Уголовный кодекс, статья 544, – чтобы прочесть, ему приходится перегнуться через стол. – «В случае совершения преступления, предусмотренного частью первой и статьёй 530 данного Кодекса, брак, заключённый совершившим преступление с потерпевшей стороной, полностью погашает вину; вышеуказанное верно также и в отношении соучастников преступления; в случае вынесения обвинительного приговора его исполнение и уголовное преследование перечисленных лиц прекращаются».

– И что это всё значит? Ты по-простому скажи, Пиппо! – не выдерживает отец.

– Значит это вот что: после заключения брака вина преступника по закону считается погашенной, а честь девушки – восстановленной, – и Витале захлопывает книгу куда резче, чем это кажется необходимым.

– И это, значит, справедливость? – спрашивает отец, как если бы ему в самом деле было любопытно. Мать сжимает его запястье: за нашу семью всегда говорила она, и сидеть молча ей неуютно.

– Это закон, – сухо отвечает Витале.

– Закон, спасающий подлецов и до конца жизни обрекающий добродетельных девушек на несчастья? Что ж, если это так, придётся его поменять.

– Прямо с утречка и поменяем, а, Сальво? Ты ведь ради этого пораньше встал? – старшина позволяет себе улыбку, но тотчас же снова хмурится и стучит пальцем по книге. – Хочешь суда над Патерно – придётся всё устроить согласно Уголовному кодексу.

Отец, поглядывая на синюю обложку, чешет затылок, словно столкнулся с чем-то, недоступным его пониманию.

– И, кстати, законы эти, если приглядишься, – продолжает Витале, прикурив очередную сигарету, – как раз для того и придуманы, чтобы честных девушек защитить, брак им обеспечить. Чтобы привязать к ним тех, кто только попользоваться хочет, а после бросить с пустыми руками. С другой стороны, ты ведь лучше меня знаешь, как это бывает: молодёжь, что самодурам-родителям подчиняться не желает, именно по фуитине и женится.

Мать, отвернувшись к окну, хватается за горло: должно быть, вспоминает, как её тошнило, пока они с отцом плыли через пролив.