Оливер Кромвель. Его жизнь и политическая деятельность

С самого начала революции в памфлетной литературе имя Джона Лильборна, “свободнорожденного Джона”, стало попадаться особенно часто. Это был человек несомненно талантливый и страстный. При первом призыве к оружию он вступил в ряды парламентской армии, но в рядах отряда Эссекса ему не понравилось. Он заметил в графе “некоторую религиозную нетерпимость” и “как горячий защитник свободы, как радикал и агитатор” не мог помириться с ней. Он поспешил в Линкольншир к Кромвелю, которого знал как приверженца “дорогой моему сердцу веротерпимости”. С Кромвелем он сошелся очень близко и о своих отношениях к нему выражается так: “Он был моим сердечным другом; он сильно настаивал на моей помощи и побудил меня доставить ему материал к обвинению Манчестера в измене, а этот шаг восстановил против меня всех, кто был связан с Манчестером дружбой и интересом”. Лорду Манчестеру удалось даже устроить дело так, что Лильборн заключен был в тюрьму по обвинению палаты общин в оскорблении чести одного из членов парламента. Однако благодаря прямому вмешательству Кромвеля удалось не только освободить Лильборна из Ньюгетской тюрьмы, но и выхлопотать ему порядочное денежное пособие в вознаграждение за убытки, понесенные им в борьбе с епископами еще при Карле. В одном из своих памфлетов Лильборн приводит текст письма, которым снабдил его по этому случаю будущий протектор Англии. “Поистине прискорбно, – пишет Кромвель, – видеть, как разоряются люди благодаря своей верности общественным интересам и как мало людей принимает это к сердцу”. Но подобные отношения к “свободнорожденному”, беспокойному Джону продолжались очень недолго – не долее минуты окончательной победы над королем. С этой поры политика Кромвеля меняется: мы видели даже, что он мечтает о “восстановлении” Англии под эгидой Карла Стюарта. “Беспокойный Джон” задумался: многое казалось ему подозрительным в поведении Кромвеля. Он решился отделиться от него, чтобы потом сделаться его открытым врагом. В 1653 году Лильборн попадает на скамью подсудимых. Это Кромвель отправил его сюда. Его спасает только популярность, так как в день произнесения приговора шесть тысяч человек толпились возле здания суда, и повсюду были разбросаны билетики с красноречивым объявлением, что “в случае осуждения свободного Джона шестьдесят тысяч пожелают узнать ближайшие к тому причины”. В своих последних памфлетах Лильборн жестоко нападает на Кромвеля. Он называет его изменником и предателем. Он постоянно проводит параллели между генералом, “стремившимся к власти” и “достигшим ее”, – не в пользу, конечно, последнего. “А не Кромвель ли, – спрашивает Лильборн, – клялся мне сделать Англию свободнейшей страной в мире? Не он ли однажды за вечерним столом накануне похода в Шотландию обещал приложить все свое старание к тому, чтобы доставить Англии возможность воспользоваться плодами победы? Не он ли признавал необходимым установить более равномерное представительство и упорядоченность в созыве парламента? Лицемер!..” Уже в 1651 году Лильборн предупреждает своих соотечественников, говоря, что Кромвель хочет сделаться королем.

Республиканцы, некоторые по крайней мере, еще готовы были простить ему поступок с парламентом, но протектората они не могли простить ему никогда. Для них, например, он так навеки и остался “интриганом”. А между тем к установлению единовластия Кромвеля клонилось все. Энергия, с какой он охранял порядок в государстве, страстная привязанность армии, торжество в морской борьбе с голландцами, раздоры партий, общее утомление, неминуемо наступающее после революции, – вот элементы, из которых постепенно и необходимо созидался его трон.

4 июля в Уайтхолле собрались нотабли, приглашенные Кромвелем для рассмотрения неотложных дел. Это собрание не было парламентом, так как депутаты явились по приглашению главнокомандующего, а не по выбору народа. В день открытия Кромвель произнес двухчасовую речь, причем один из офицеров держал его плащ, как обыкновенно держат верхнюю одежду короля в подобных случаях. Речь Кромвеля была страстным призывом к заботам о народе. Он обрушился прежде всего на Долгий парламент, указал на его эгоистическую, вероломную политику, на его пренебрежение правами и вольностями. “Если бы, – сказал он, – наши вольности и права погибли в борьбе, мы бы по необходимости принуждены были терпеть; но терять их по беспечности и апатии – значило, с нашей стороны, сознаться в трусости, измене Богу и его народу”. – “Умоляю же вас, – продолжал Кромвель, – имейте попечение о стаде, будьте кротки и верны со всеми; если христианин, самый нищий духом, христианин, наиболее заблудший, желает жить мирно под вашей властью – покровительствуйте ему. Я когда-то сказал – правда, может быть, ошибочно, – что мне было бы легче поступить несправедливо с верующим, чем с неверующим. Направляйте все усилия ваши к распространению евангельского учения, ободряйте его проповедников. Сознайте же ваше призвание, ибо оно от Бога”.