Оливер Кромвель

Однако это опасение было не новым; на самом деле Кромвель жил с ним, по крайней мере, с 1644 года, когда ссора с графом Манчестером заставила его понять возможные последствия пресвитерианской нетерпимости. Новой в деле Нейлера была реакция Кромвеля на него, в этом он увидел конституционную перемену как средство для сдерживания парламентской нетерпимости. В своем письме спикеру от 25 декабря 1655 года он спрашивал, по какому праву они действовали против Нейлера, намекая на конституционные двусмысленности «Орудия управления»; и в своей речи перед армейскими офицерами 27 февраля 1657 г. он объяснил, что конституционный урок, извлеченный из дела Нейлера, состоял в том, что «они (однопалатный парламент) доказывают необходимость сдерживать или уравновешивать их власть (имея в виду Палату Лордов или палату, образованную подобным способом)[272].

Однако до этого собрания Кромвель уже ясно показал, что он был готов отказаться от авторитарной стратегии 1655–1656 гг. Когда 7 февраля 1657 года в парламенте обсуждался «Билль о народном ополчении» (за продолжение взимания «десятичного налога»), его зять Джон Клэйнол был против этого, по всей вероятности, с потворства протектора, таким образом эффектно завершив опыт с генерал-майорами. Кроме того, когда 23 февраля 1657 года сэр Кристофер Пэк представил документ, в общих чертах обрисовывающий новую конституцию — зародыш «Покорнейшей петиции и совета», было распространено мнение в то время, что он действовал как выразитель интересов властных «штатских» советников протектора, особенно Брогхила, Уайтлока, Уолслея; в освященной временем манере, открытой Елизаветой I, тайные советники использовали Палату Общин как средство для утверждения стратегии, которую они защищали в суде против «военных» советников Кромвеля: Десборо, Флитвуда и, особенно, Ламберта, чьим детищем было «Орудие управления». Кроме того, здесь работала и тактика. Как было видно, Кромвель с восторгом говорил армейским офицерам о конституционной перемене всего через четыре дня после того, как впервые были выдвинуты предложения Пэка; и когда «Покорнейшая петиция и совет» была представлена ему в готовой форме 31 марта, через месяц после парламентских дебатов по его разработке, он тогда и в последующие дни оказал ей радушный прием: это обеспечивало «урегулирование главнейших вещей, которые могут наполнить сердца людей желаниями», — сказал он в речи в Банкетном зале 8 апреля. «Вы защитили свободу религиозных людей и нации, — хвалил он парламентский комитет 21 апреля, — и я говорю, что это песня примирения между двумя интересами… Я думаю, что в этой форме правления (конституции) вы согласовали их»[273].

Учитывая, что корни Кромвеля как политика — Неполитическом индепендентстве 40-х годов, и совсем недавние опыты с однопалатными парламентами, его одобрение конституционных статей «Покорнейшей петиции и совета» не удивительно. Ее постановления об ограниченной наследственной монархии, о парламентском одобрении при назначении высших чинов государства, повторном налогообложении — из «Основных предложений». Кроме того, учреждение второй палаты — «Другой палаты», — члены которой назначались бы протектором и Советом, не было неприятно человеку, искавшему пути спасения Палаты Лордов в 1649 году. Ведь вторая палата обеспечит защиту сторонников Кромвеля в вопросах религии от чрезмерной религиозной нетерпимости, проявленной в деле Нейлера. «Это будет — писал Турло, — большой защитой и оплотом для честных намерений»[274]. Приветствие Кромвелем религиозных статей из «Покорнейшей петиции и совета» не кажется теперь таким удивительным, как когда-то, так как очевидно, что он никогда не стремился к неограниченной религиозной свободе для всех протестантов. Ограничения религиозной свободы по новой конституции состояли в том, что «свобода не распространяется на папизм и прелатство или на поддержку тех, кто публикует ужасные богохульства или придерживается распущенности и богохульства под именем Бога»[275], и соответствовали взглядам, которые часто выражались Кромвелем-протектором. Похвала парламента в его адрес в «Покорнейшей петиции и совете» относительно «свободы людей, придерживающихся различных религиозных форм, вы сделали то, что никогда не делалось раньше», была щедрой, но фальшивой[276].