Оливер Лавинг

Да и вообще, что хорошего в этом Нью-Йорке? Нью-йоркское столпотворение, которое Чарли с восторгом рисовал себе после того вечера в семейном пикапе, теперь вызывало у него тошноту. Почти десять лет спустя собственный рептильный мозг младшего Лавинга – инстинктивная, неподвластная разуму область – все еще выставлял ограничения на допустимое количество человек, находящихся в одном с ним помещении. Может, и хорошо, думал он, что для Па этот город так и остался воображаемой отдушиной. Детство Чарли прошло в Биг-Бенде, крае огромных торговых центров и типовых особняков, и, как любой техасец, он изголодался по истории, по атмосфере места с долгим прошлым. Но Нью-Йорк в целом походил на любое другое безродное место в Америке – только народу там было больше. Чарли ясно понимал, что такой образ жизни – сидеть в интернете, покупать кофе в «Старбаксе», перекусывать донатсами – он мог бы вести где угодно. А значит, уехать отсюда – не значит потерпеть неудачу, разве нет?

Ковыляя к своему дому на Восемнадцатой улице, Чарли с огромным облегчением констатировал, что хозяин не поджидает его у входа. Когда он ввалился в свою одинокую взрослую квартиру, ему навстречу бросилась Эдвина. Чарли подтащил к обшарпанному стеллажу шаткое плетеное кресло, забрался на него и достал с верхней полки тетрадь, которую засунул туда несколько недель назад. Эта тетрадь хранила в себе все те же слова уже десять лет, только страницы ее пожелтели по краям, а чернила немного расплылись из-за частых касаний пальцев. Свой замысел Чарли определял высокопарным словом судьба, но не так давно он стал задаваться вопросом, что было бы, не открой он в свое время эту тетрадь. Сейчас эта мысль была невыносима: каждый несбывшийся жизненный путь вел к заснеженным горным вершинам, благоухающим азиатским городам, потрепанным ветром хижинам на экзотических островах. Чарли мог бы стать одним из этих ребят с рюкзаком и селфи-палкой – его университетских собутыльников и соседей по общежитию, которым он часто завидовал, листая Фейсбук. Но Чарли лишь снова взял старую тетрадь брата, отнес ее к кухонному столу (он же кабинет) и положил рядом с компьютером, словно талисман.

Потом раскрыл ноутбук. Этот ужас, пытался убедить себя Чарли, мог оказаться тем самым необходимым ингредиентом, магическим катализатором, который соединит и преобразует все неудачные попытки закончить книгу. Ощущение безнадежности, сообщения Ма в телефоне, угроза выселения либо физической расправы прогонят его через весь текст, словно карикатурный черт с раскаленной кочергой. На мгновение Чарли представил отчаянный рывок в стиле Керуака: три недели он безостановочно стучит по клавишам, а потом, осунувшийся, приезжает в издательство и с мягким стуком опускает рулон рукописи на стол.

– Готово, – произнес он вслух, словно звук этих слов мог превратить их в реальность. – Я убил чудовище.

Но за годы бесконечных правок даже ноутбук как будто приуныл. Он долго-долго просыпался, на несколько мгновений показал кусочки очередного неудавшегося текста, а затем вырубился.

– Эдвина, – сказал Чарли, – кажется, мы в жопе.

Он опустился на пол. Он сидел в темноте, в седоватой пыли, которая давно скопилась между досками растрескавшегося пола, и рыдал, давясь мокротой. Его единственный настоящий друг, его коренастый черный мопс слизывал потоки слез с его лица. Но легкие Эдвины не выдержали всей этой суматохи, и теперь она дышала тяжело, словно испуганный дайвер, нырнувший слишком глубоко.

– Эдвина, – сказал Чарли, стуча кулаком по стене.

«Его больше нет», – скажет, задыхаясь, мать, когда он наконец перезвонит. И что он ответит? И как же так получилось, что он до сих пор заражен безумной, изможденной надеждой матери, и новость окажется совсем другой? Даже теперь Чарли не смог противиться видению: Оливер (каким-то немыслимым образом) садится в постели и просит позвать к нему брата.

В каком-то резком, бездумном порыве Чарли совершил сумасшедший поступок: схватил телефон и вызвал номер, который давным-давно отыскал в онлайн-справочнике. Кроме Чарли, только один человек во всем этом паршивом городе мог заинтересоваться новостями из Биг-Бенда. Но снова – уже, наверное, в сотый раз – на телефоне Ребекки Стерлинг ответил механический женский голос, предложивший оставить сообщение.

Окинув взглядом кухню, Чарли увидел, что своим смятением он так расстроил Эдвину, что та немного написала на пол. А еще Чарли увидел вот что: эта комната, со всеми ее бутылками и окурками, весь этот расплющенный и помятый музей жизненных ошибок, ни на что не походила так сильно, как на старую мастерскую отца. Чарли всегда казалось, что с помощью своей воображаемой книги он сможет преобразить случившееся с его семьей в нечто иное. Он думал, что сможет взять ее разрушительную силу и превратить, словно радиоактивный плутоний, в неиссякаемый источник энергии. Но теперь он наконец понял: он ничем не отличался от своих родных, он все еще колотит в стены, запертый внутри того единственного, случившегося годы тому назад мгновения.

Глава седьмая