Оливер Лавинг

– Он лжет! Знаешь, что он даже никогда не давал мне спеть на его идиотском кружке? Даже не допускал меня на свои занятия! «Сперва надо отточить твое мастерство»! Отточить мое мастерство! Ха-ха!

Рука мистера Авалона дернулась, словно он собирался повалить парня на пол. Но он лишь захлопнул дверь перед ухмыляющимся лицом Эктора.

– Прошу прощения за эту сцену, – сказал мистер Авалон, когда ворчание машины замерло вдали. Он откашлялся, передернул плечами, словно промокший пес. – Эктор… На самом деле, этот парень был очень талантлив. Еще один из неблагополучной семьи. Я думал, что смогу ему помочь, но он пошел по дурной дорожке.

– По дурной дорожке?

– Я слышал, он впутался в какую-то темную историю. Торгует наркотой. Очень, очень жаль, такой талант загублен, а мог бы многого достичь. – Мистер Авалон сделал мальчишескую гримаску, выпятив блестящую нижнюю губу. – Но, возможно, я такой же, как он, правда? Я тоже мог бы многого достичь.

Ребекка понимала, что мистера Авалона следует подбодрить, но не могла найти правильных слов.

– Но для такой девочки, как ты, все обстоит иначе, – добавил мистер Авалон чуть раздраженно. – Ты не смогла бы понять.

– В каком смысле?

– Ты даже этого не замечаешь, да? Преимущества, которыми тебя одарила жизнь. Больно думать, чего я смог бы добиться, будь мои родители богатыми, как твои.

Ребекка смущенно кивнула.

– Дело вашей жизни – помогать таким ребятам, как я. А это немало, – сказала Ребекка. Она не спросила: «И сколько было таких, как я?»

Ребекке не нравилась мысль о других совершенно особенных учениках, которые были до нее. Ей страшно было подумать, что мистер Авалон может направить свое внимание на кого-то еще. Когда-нибудь, когда он покончит с ней. Но больше всего Ребекка боялась, боялась постоянно, что она как-нибудь огорчит мистера Авалона и все станет как раньше. В ее жизни все улучшилось, включая работу желудка. Даже ее отец, который никогда ничего не замечал, заметил перемену: «Гляди-ка, наконец-то повеселела немного!» У Ребекки оставалась нерастраченная доброта. Несмотря на наставления мистера Авалона, она каждый день проводила один милый, теплый час под пристальным вниманием Оливера Лавинга.

Глава тридцатая

Эктор, изображавший тело своего отца как пир червей; парень с невнятной речью, который однажды внезапно превратился в машину, орудие наказания, – почему Джед никогда не сказал об этом ни слова?

Безмолвию Джед научился у отца. Когда Джед был ребенком, его Па, Генри Лавинг, разговаривал с семьей с помощью кряхтения, вздохов и кашля. Безмолвию Джед научился и у матери. После того как отец скончался от удара, Джед и мать почти о нем не говорили. У его Ма был талант к светской болтовне, которая никогда не касалась важных предметов. Словно в качестве компенсации, все свои подростковые годы Джед заполнял их домик прекрасными видениями с плотными слоями краски. Джед лелеял мечту о художественном училище и представлял себя в нью-йоркских галереях или на балконе где-нибудь в Европе, одетым в халат с пятнами краски; представлял жизнь, настолько непохожую на Западный Техас, что его родной дом мог полностью стереться из памяти. Однако же вот он был здесь, почти тридцать лет спустя, просто учитель в своей старой школе, а время все так же текло мимо. И наконец Джед все понял. Фантазии, в которых он писал картины где-нибудь в Нью-Йорке или Париже, – ложная надежда. А вот повторение судьбы отца, ночные запои, мрачные мысли – реальность. Он – сын своего отца. Нет, за вычетом провальных картин, которые он все еще малевал, он и был своим отцом. Безмолвием в облике мужчины, каждодневным разочарованием для семьи, никому не высказанной тревогой.

Годы просто шли и шли, но для школьного учителя время оказывалось целительным, унося учеников с их заботами. Эктор Эспина перестал ходить на рисование, и Джед больше никогда с ним не разговаривал. В кабинете появлялись новые фигуры с новыми проблемами. Оставались только учителя.

Реджинальд Авалон. В то время он был просто еще одним преподавателем – человеком, с которым Джед когда-то учился в той же самой школе; в юности Авалон стал в Блиссе чем-то вроде местного божества, и его портрет пел свою песню с потертого билборда над заправкой. Реджинальд Авалон. Позже Джед будет удивляться его умению преображаться. В детстве у Реджа, как и у Джеда, почти не было друзей. Полубелый, полумексиканец, Редж, казалось, не вписывался ни в одну компанию. Наблюдая за ним издали, Джед восхищался его умением использовать одиночество на благо искусства. Особенно привлекательной в его выступлениях была нотка какой-то усталой меланхолии, звучавшая в его голосе. Глядя на него из зала, Джед думал, что узнает собственную грусть аутсайдера, но он никогда не перекинулся с Реджем больше чем парой слов. И вряд ли когда-нибудь разговаривал с мужчиной, в которого превратился Редж.