Оливер Твист

— Быть можетъ, — отвѣчалъ Сайксъ, — и насколько мнѣ кажется, ты также не особенно бываешь въ духѣ, когда забавляешься тѣмъ, что швыряешься горшками, или когда прибѣгаешь къ доносамъ и…

— Съ ума ты сошелъ! — сказалъ еврей, хватая Сайкса за рукавъ и указывая ему на мальчиковъ.

Въ отвѣтъ на это мистеръ Сайксъ завязалъ воображаемый узелъ подъ лѣвымъ ухомъ и склонилъ голову на правое плечо; нѣмой знакъ, превосходно повидимому понятый евреемъ. Затѣмъ на особенномъ жаргонѣ, которымъ былъ вообще испещренъ весь разговоръ ихъ и который былъ бы совершенно непонятенъ читателю, попросилъ дать ему стаканъ воды.

— Не вздумай только положить туда отравы, — сказалъ мистеръ Сайксъ, кладя шляпу на столъ.

Онъ сказалъ это въ видѣ шутки, но если бы только онъ видѣлъ зловѣщую улыбку, пробѣжавшую по безцвѣтнымъ губамъ еврея, когда тотъ подходилъ къ шкафу, онъ подумалъ бы, что ему слѣдуетъ остерегаться на тотъ случай, если бы еврей вздумалъ усовершенствовать продуктъ водочнаго завода.

Проглотивъ два, три стакана водки, мистеръ Сайксъ сдѣлалъ честь юнымъ джентльменамъ и замѣтилъ ихъ присутствіе. Любезность эта повела къ разговору, главнымъ предметомъ котораго было поведеніе Оливера и причина его ареста, причемъ Доджеръ дѣлалъ разныя сокращенія и измѣненія въ свомъ отчетѣ о происшествіи, которыя казались ему необходимыми при настоящихъ обстоятельствахъ.

— Боюсь, — сказалъ еврей, — чтобы онъ не сказалъ чего-нибудь, что могло бы намъ повредить.

— Весьма возможно, — отвѣчалъ Сайксъ съ лукавой усмѣшкой. — Всѣ и вся узнаютъ теперь о тебѣ, Феджинъ!

— Я боюсь, видишь ли, — продолжалъ еврей, какъ бы не замѣчая, что его прервали, и пристально смотря на Сайкса, — боюсь, что не намъ однимъ придется плясать, а еще многимъ кромѣ насъ, и тебѣ, голубчикъ мой, несравненно еще больше, чѣмъ мнѣ.

Сайксъ вздрогнулъ и быстро обернулся къ еврею, но у стараго джентльмена плечи были подняты до самыхъ ушей и глаза его были устремлены на противоположную сторону.

Наступила долгая пауза. Каждый членъ почтеннаго общества былъ, повидимому, углубленъ въ свои собственныя размышленія, не исключая и собаки, которая облизывала съ выраженіемъ нѣкотораго довольства свои губы, размышляя, вѣроятно, о томъ, какъ она вцѣпится въ ноги перваго встрѣчнаго джентльмена или леди, когда выйдетъ на улицу.

— Надо найти кого-нибудь, кто могъ бы навести справки въ полиціи, — сказалъ мистеръ Сайксъ болѣе тихимъ голосомъ, чѣмъ онъ говорилъ до сихъ поръ.

Еврей кивнулъ головой въ знакъ согласія.

— Если онъ арестованъ и не проболтался, то намъ бояться нечего, — сказалъ Сайксъ, — а вотъ, когда его выпустятъ, тогда слѣдуетъ позаботиться о немъ. Надо, чтобы кто-нибудь разузналъ обо всемъ.

Еврей снова кивнулъ головой.

Необходимость такого плана дѣйствій была очевидна, но къ исполненію его представлялось весьма серьезное препятствіе. Дѣло къ томъ, что Доджеръ, и Чарли Бетси, и Феджинъ, и мистеръ Вильямъ Сайксъ, всѣ однимъ словомъ, питали жестокую и закоренѣлую антипатію къ какому бы то ни было и подъ какимъ бы то ни было предлогомъ соприкосновенію съ полиціей.

Какъ долго сидѣли бы они такимъ образомъ и смотрѣли другъ на друга, находясь въ крайне непріятномъ состояніи нерѣшительности, трудно угадать. На этотъ разъ, однако, оказалось ненужнымъ отгадывать. Въ комнату совершенно неожиданно вошли обѣ молодыя леди, которыя приходили раньше, при Оливерѣ. Появленіе ихъ дало новый толчокъ разговору.

— Самое подходящее дѣло! — воскликнулъ еврей. — Бетъ пойдетъ; да, милая, пойдешь?

— Куда? — освѣдомилась молодая леди.

— Только въ участокъ, милая! — ласково сказалъ еврей. Считаемъ своей обязанностью заявить, что молодая леди не сразу и не наотрѣзъ объявила, что она не желаетъ идти туда; она сколько серьезно и энергично отвѣтила, что готова, хоть къ чорту въ зубы, только бы не туда. Такая вѣжливая и деликатная уклончивость отъ отвѣта указывала на то, что молодая леди надѣлена была добрымъ характеромъ, который не позволялъ ей огорчать своихъ товарищей прямымъ и рѣзкимъ отказомъ.

Лицо еврея вытянулось. Онъ отвернулся отъ этой леди, которая была ярко, но не особенно пышно одѣта въ красномъ платьѣ, зеленыхъ башмакахъ и желтыхъ папильоткахъ, и обратился ко второй.

— Нанси, моя милая, — сказалъ еврей заискивающимъ тономъ, — что ты скажешь?

— Что я этого не желаю вовсе, а потому лучше не приставай, Феджинъ! — отвѣчала Нанси.

— Это что еще такое? — сказалъ мистеръ Сайксъ, свирѣпо посматривая на нее.

— То, что я говорю, Вилль! — отвѣчала леди.

— Почему? Ты совершенно годишься для этого, — сказалъ мистеръ Сайксъ, — никто здѣсь тебя не знаетъ.

— Да я и не хочу, чтобы знали, — отвѣчала Нанси по прежнему хладнокровно, — потому то и отказываюсь идти, Вилль.

— Она пойдетъ, Феджинъ, — сказалъ Сайксъ.

— Нѣтъ, она не пойдетъ, Феджинъ, — сказала Нанси.

— Да, Феджинъ, пойдетъ, — сказалъ Сайксъ.