Оловянные солдатики (роман)

— Да, — ответил Рик, и это было непростое «да», а категорическое отрицание права Нунополоса что-то отрицать, опасное утверждение своего права думать и действовать с предельной непосредственностью. Рик видел, что Нунополос понял это мгновенно. Он покосился на Анну и увидел, что она сознает, что Нунополос это понял. Краешком глаза он заметил, что Нина чуть ли не против своей воли уловила реакцию Анны на Нунополоса. Он оглянулся, чтобы посмотреть, как Фиддингчайлд воспринял выражение лица Нины. Но Фиддингчайлд давно заснул.»

Вздрогнув, Роу очнулся от одолевающей его сонливости. Случилось нечто ужасное. Что именно? Он быстро перечитал последние два абзаца. Фиддингчайлд заснул! Праведный боже, откуда только взялся этот кретин? Как может человек, в венах которого течет красная кровь, заснуть в такую минуту, когда есть и побуждения, и побуждения побуждений — их надо проинтуировать, и реакции, и реакции на реакции — их надо пронаблюдать?

Роу разбудил Фиддингчайлда, но его тут же кольнули угрызения совести. Быть может, этот человек все-таки вправе вздремнуть и набраться свежих сил? Безотказной восприимчивости Нины, Анны, Рика и Нунополоса хватит на то, чтобы все они сидели за рюмкой водки в руках и щеголяли друг перед другом интуицией сквозь весь сюжет, не пошевелив и пальцем и не проронив ни слова. Одно заседание, растянувшееся на сутки без перерывов, — можно считать, что автор как нельзя более толково распорядился героями.

Внезапно распахнулась дверь лаборатории, и на пороге, прислонясь к косяку, возник Голдвассер. Роу посмотрел на него рассеянно. В выражении лица Голдвассера было нечто такое, что, казалось, требовало ответной реакции, — какая-то странность во взгляде.

— В чем дело? — нетерпеливо спросил Роу.

— А как по вашему? — ответил Голдвассер.

— Да не знаю я.

— Будет вам, Роу.

— Понятия не имею. Пришли попросить сигарету?

— Вы же знаете, что я не курю, Роу.

— Значит, насчет того, как я проголосовал о закрытии прилегающих улиц на время торжественного открытия?

— Нет.

— Умоляю, Голдвассер. Я же не ясновидец.

— Обеденный перерыв, Роу. Я просто подумал, может, пообедаем вместе?

— А-а! — сказал Роу. — Попозже. Я занят.

Станет он отгадывать такую чепуху! На чем он остановился? Ах да: надо показать, что Фиддингчайлд не такое уж слабоумное ничтожество.

«Фиддингчайлд посмотрел на Рика снизу вверх. В мгновенье ока понял он, что означали знаки, которые делала ему Нина относительно Нунополоса: Нунополос осознал, что Анна презирает Фиддингчайлда за неспособность понять, почему Нунополос с такой явной неохотой выпил рюмку водки. Фиддингчайлд загадочно приподнял бровь. Вся компания мгновенно уловила суть. Контрапункт интуиции увял, и Фиддингчайлд понял, что они поняли, что он понимает, что они понимают, что… пора обедать».

28

Если разобраться, должность председателя комитета по эксплуатации нового корпуса доставляла Голдвассеру удовольствие. Газеты обрыдли ему до тошноты, и как же приятно было рвать их в клочья и делать из клочьев папье-маше, а уж из этой массы плюс картон, фанера, проволока, просмоленная бечевка и разношерстные электронные детали, позаимствованные в других отделах, он вместе с бригадой рабочих из декоративной мастерской монтировал бутафорское оборудование для бутафорских опытов в новом корпусе отдела этики.

Спору нет, занятие было веселое. Они устанавливали всевозможные машины — самоосвещающиеся, жужжащие, тикающие машины и машины, создающие многоцветные эффекты северного сияния в газоразрядных лампах. Устанавливали сотни всяческих «ографов», клетки с хомяками и белыми крысами, батареи осциллоскопов, свинцовые экраны защиты от излучения и операционный стол. Когда они кончили, бутафорская лаборатория походила на лабораторию гораздо больше, чем настоящая.

Гордостью реквизита была «машина этических решений», которую Голдвассер построил специально для демонстрирования. Назвал он ее «Дельфийская Пифия-1». Это был здоровенный пульт из серой стали с телепечатающей клавиатурой и набором градуированных дисков. Когда на клавиатуре набирали моральную дилемму, диски указывали глубину, ширину и интенсивность протекающих процессов, замеренных соответственно в павлах, кальвинах и моисеях, а телепринтер печатал машинное решение.

Можно было, например, спросить: «Должен ли человек ценить красоту превыше добра?».

Машина тогда бы ответила: «Истинная красота должна быть доброй; истинное добро должно быть прекрасным».

К тому же Голдвассер научил машину присовокуплять: «Ваше величество».