Олух Царя Небесного

Наконец я его догнал. Увидел ухо и впалую щеку, заросшую белой щетиной. Сверкнул глаз. Старик повернул ко мне голову. На носу у него были следы от очков. Дедушка? Я не был уверен. Протянул руку. Он попятился.

— Lass mich in Ruhe, bitte, — сказал. — Ich komme nach Hause zurück[31].

Входя во двор костела, я слышал отдаляющийся стук деревянных башмаков. Я сел на скамейку и стал растирать колени. Рыжие белки, тряся головами, поглядывали в мою сторону. Стволы и листья быстро темнели. Солнце спряталось за костелом и появилось в продолговатых окнах, которые были видны через открытую дверь. Радужные лучи падали на тройной золотой алтарь. Над пустыми скамьями засверкали составленные из разноцветных стеклышек фигуры. Иосиф помогал Богоматери сойти с осла. Осторожно протягивал руки, чтобы взять у нее младенца.

Мне вспомнился дедушка, забирающий у Терезы заснувшего Ромуся. Я почувствовал запах, которым повеяло, когда дед отломил кончик ампулы. Но лиц их я не помнил. Видел только улыбающиеся лица с витража. А Муля? Его я тоже забыл. Может быть, он в Лиготе и ходит по улицам в форме русского капитана, в мягких кожаных сапогах до колен? Но как его узнать?

Я подумал, что мать ждет у окна, и встал со скамейки. Когда вышел на Паневницкую, зажглись фонари. В их свете пожелтели маленькие деревца, растущие в квадратных выемках на тротуаре. Я остановился около трехэтажного дома за железной оградой. Окна салонов выходили на клумбу с крокусами. В нашем окне было темно.

* * *

Утром хлынул дождь. Мать вошла в детскую — проверить, не заливает ли дождь паркет.

— Апрель сипит да дует… — сказала и закрыла окно.

Она напомнила мне, что я еще не унес из салона журналы, хотя много раз обещал это сделать. Как только мать ушла, послышался рев моторов. Рев быстро нарастал, и вскоре в окнах задрожали стекла. С кровати посыпались оловянные солдатики. Я поднимал их и ставил обратно, с интересом наблюдая, как они медленно подвигаются к краю кровати.

Услыхав звонок, я выскочил из-под одеяла. Пан Лытек сказал, что через Лиготу идут русские. Целая армия! Он припарковал «адлер» на другой стороне катовицкого шоссе и там будет ждать пана директора.

Я крадучись вышел на улицу. Булыжники на мостовой блестели как лед. Паневницкая была пуста, но пространство между домов заполнял рев моторов. Держась под балконами, я дошел до пересечения Паневницкой с катовицким шоссе. На капоте открытого «виллиса» стояла девушка в каске и кирзовых сапогах. Держа в опущенных руках красные флажки, она смотрела на ползущую со стороны Катовице колонну грузовиков. Смутно различимые в струях дождя, они ехали парами, занимая всю мостовую. Я высунулся из-под балкона, чтобы лучше видеть. Вплоть до далекого поворота около стадиона воздух был затянут сине-черным дымом выхлопных газов.

В какой-то момент один «студебекер» занесло, и он врезался в «додж». Из-под брезентовых тентов посыпались деревянные ящики, раскалываясь на мостовой. Серебряные банки тушенки покатились под колеса приближающихся машин. Прежде чем медленно крутящиеся на месте грузовики зацепили «виллис» и смяли его, девушка в кирзовых сапогах спрыгнула с капота и убежала, теряя флажки. Из погнутых кабин вылезли водители. Они зевали и терли глаза. Вскоре кто-то их подобрал, и они уехали вместе с колонной, огибавшей искореженные машины с обеих сторон.

* * *

Возвращаясь домой, я увидел кучку громко кричащих солдат. В подворотне соседнего с нашим дома дрались поляк и русский. Окровавленные и усталые, они размахивали кулаками, осыпая друг друга ругательствами. Стоявшие вокруг солдаты со звездочками и орлами их подначивали. Со стороны костела подъехал грузовой «опель» с бело-красным флажком. В кузове стояли два поляка с винтовками. Из кабины вылез огромный поручик. Растолкав болельщиков, он схватил одного из дерущихся — поляка — за шиворот и закинул в кузов. Сам вскочил следом за ним. «Опель» развернулся на мостовой и уехал. Поляки и русские разошлись кто куда.

Я позвонил в дверь. В холле ждала мать с полотенцем. Она раздела меня и стала вытирать — я даже не успел сойти с кокосового коврика для ног. Сухие штаны, носки и рубашка уже висели на вешалке для пальто и шляп. Как я мог выйти в такой дождь! С моими легкими! Голова мокрая! В ушах вода! Теперь я наверняка заболею. Мать надела на меня сухую одежду, а мокрую отнесла в ванную.

Холл был прямоугольный. Справа находилась застекленная дверь на балкон, где стоял мужской велосипед с фонарем, динамо и тормозом для переднего колеса. Чуть дальше начинался коридор, ведущий в глубь квартиры. В левой стене были две бело-кремовые двери. И еще две такие же в стене напротив входа. Между ними висело зеркало, под которым стояла тумбочка с телефоном. Мать засовывала под нее свои черные туфли на высоких каблуках.

* * *