Олух Царя Небесного

У меня болела спина и горло. Едва я поравнялся с домом пана Птака, потемнело и хлынул дождь. Мне вспомнилось, как однажды я зашел в костел возле кинотеатра, когда там гасили свечи. Я встал на колени и открыл рот, как другие. Ксендз начертил у меня на лбу крест и положил на язык облатку. Может, снова туда пойти? Молнии белыми нитками прошивали небо. Оно стало похоже на белую кружевную салфетку на черном столике у нас в салоне. Молния сверкнула рядом с инкубатором. Под проливным дождем, оскальзываясь в грязи, я побежал домой. Длинные ветки верб хлестали школу. Я даже не заметил, как миновал лавочку Пиотровского.

Я толкнул калитку в железной ограде. Блестящие крыши автомобилей во дворе отражали падающий из окон свет. Вместо того чтобы кинуться к входной двери, я побежал вдоль курятника на кухню, прижимая к груди под рубашкой первый том «Дэвида Копперфилда».

Вечером

В кухне царили шум и суета. За столом, поглядывая на поднос с бутербродами, сидели шоферы пана Пежинки и пана Акермана и солдат с заткнутой за ремень пилоткой. Из прачечной выскочила Альбина с льняными салфетками, схватила поднос и помчалась в столовую. Мать в черном платье и туфлях на высоком каблуке прибежала проверить бульон.

— Ну наконец-то! — закричала она, увидев меня. — Опять голова мокрая. Попробуй бульон.

Я взял у нее ложку.

— Подуй! — крикнула она. — Это же кипяток. Я подул и громко втянул в себя бульон.

— Ну как? — с тревогой спросила она. — Соли? Сахару?

— Ничего не надо.

— Отлично! — обрадовалась мать. — Переоденься и причешись, не дай Бог в таком виде попадешься на глаза Михалу. Юлек уже про тебя спрашивал.

В прачечной, где лежало белье, выглаженное духовым утюгом, я вытерся и, надев свежую рубашку, вышел в холл. В открытом шкафу для верхней одежды все крючки были заняты.

Из-под незнакомого мне кожаного пальто выглядывала перекрашенная в коричневый цвет шинель пана Пежинки. Поверх фуражки директора металлургического завода висел ремень с пустой кобурой и конфедератка[56] с двумя лычками и звездой. Над тренчем пана Акермана и мокрым плащом пана Птака были две шляпы: фетровая директора «Гумовни» и соломенная, с которой капала вода. Под борсалино[57] Михала висело его синее пальто и Юлекова куртка в елочку, за карман которой была зацеплена толстая палка.

Пригладив влажные волосы, я проскользнул в ярко освещенный салон, заполненный гулом доносящихся из столовой голосов. Глубоко втянул воздух и через распахнутую двустворчатую дверь с медными ручками вошел в столовую.

Стол был раздвинут во всю длину. По окнам лупил дождь. При каждом порыве ветра слышался грохот железных ворот, а по оконным стеклам метались отблески от висящего на воротах фонаря. На белоснежной скатерти стоял оставшийся от немцев сервиз тонкого фарфора. Мелкие и глубокие тарелки, блюда и салатницы, кувшинчики и соусники — все это сверкало отраженным светом люстры. Блестели серебряные ножи и ножики, ложки и ложечки, вилки и вилочки. На буфете ждали блюда, прикрытые льняными салфетками, — салаты и десерты на потом. Рядом с нарезанной на куски буханкой хлеба краснели наклейки на прозрачных бутылках водки.

Гости как раз покончили с закусками, и Альбина понесла в кухню шоферам остатки бутербродов. Михал обходил стол, наливая мужчинам в рюмки водку.

— Стаканчик не повредит, — сказал майор и чокнулся с паном Пежинкой, который складывал птичку из заполненного печатным текстом листка бумаги.

Пан Птак и Юлек отхлебнули по глоточку и облизали губы. Пан Акерман накрыл ладонью рюмку, показывая, что больше не может. Михал вернулся на свое место и поднял рюмку, куда мать перед тем налила воду.

— За референдум! — выкрикнул он. — Ничто не согревает лучше водочки!

Все выпили и с наслаждением выдохнули.

Я услышал скрип кожаных ремней и повернулся к Юлеку. Тот подмигнул, призывая сесть с ним рядом.

— Я держал для тебя стул, — сказал он. — Принеси мне кусочек хлеба — не могу пить не закусывая.

Пан Пежинка наклонился к майору:

— Ну как тут руководить? Инженер говорит одно, бухгалтер — другое. Кому верить?

Майор расстегнул ворот мундира. Пуговица с орлом исчезла под зеленым сукном.

— Инстинкт вам подскажет, кто врет.

— Какой инстинкт?

— Классовый.

Альбина внесла белые овальные блюда с лапшой. Мать стала двумя вилками накладывать дымящиеся змейки в тарелки.

Пан Пежинка провел ногтем по сгибу бумажной птицы.

— Легче было лопатой, чем пером, — вздохнул он.

— Ленин сказал, что каждая кухарка может управлять государством, — изрек майор и засосал длинную нитку лапши.

— Вот это да!

— Не бойтесь, партия вам поможет. — Майор расстегнул вторую пуговицу и пальцем показал на Михала. — Вот директор прекрасно понимает, о чем я говорю, потому что был там во время войны. Он знает, на что способна партия.

— Да, да, да, — закивал Михал. Улыбнувшись майору, Юлек наклонился ко мне.

— Это что за хрен? Еврей? — тихо спросил он.

— Не знаю, — пожал я плечами.