Омар Хайям

Но это были все же не обычные представители муравьиного народа. Они умели мыслить, говорить и поступать в соответствии с требованиями разума. Шло время, а ведь для муравья наш месяц — целая жизнь: поколения разумных муравьев сменяли новые поколения. Они создали свои государства, воевали и мирились, потом опять воевали. Они исследовали весь остров, — а ведь он для них был необъятной громадой, поднялись на вершины самых высоких деревьев, которые там росли, проникли глубоко в землю. И никого равного себе не нашли. И мыслящие муравьи решили, что весь мир — это их остров, окруженный со всех сторон бескрайней водой. И преисполнились они величайшей гордостью и важностью, и эта гордость и самомнение передавались от поколения к поколению и незаметно стали важнейшей частью их разума, их видения мира. Они были бесконечно уверены, что не случайно появились на этой земле и будущее принадлежит им.

Но раз в тысячу муравьиных лет в океане образовывалась огромная волна и поднималась вверх по реке. Когда-то она, эта волна, и образовала остров мудрых муравьев. Но в этот раз она накрыла его, размыла и спокойно унесла назад в океан. Через некоторое время река вновь спокойно несла свои обильные воды, но острова уже не было.

Хайям замолчал. Хусайн помедлил и сказал:

— На все воля Всемилостивого. А разве у муравьев бывает разум, подобный разуму людей? Нет для меня здесь ясности…

Омар Хайям неопределенно кивнул в знак согласия, а затем тихо сказал:

— Видишь ли, Хусайн, очень часто тогда, когда все ясно, оказывается, что на самом деле все это просто глупо.

Не нужно, друг мой, хмурого лица.
Свершишь ли в гневе путь свой до конца?
Нам неподвластны вовсе наши судьбы,
Спокойным быть — дорога мудреца.

…После возвращения из священной Мекки Хайям поселяется в городе, где он родился. Нишапур, как и весь Хорасан, находился под властью Санджара ибн Малик-шаха. Судя по скудным сведениям исторических хроник, в Нишапуре Омар Хайям посвятил себя педагогической деятельности: преподавал в медресе, давал частные уроки.

Местный хаким сначала с опаской приглядывался к Хайяму. Наверное, с таким же подобострастием, под которым скрывались непонимание и неприязнь, встретила его вся нишапурская знать. Но шло время. Хайям жил замкнуто и уединенно, и постепенно вокруг него стали возникать различные толки. Как известно, в исламе поощряется семейная жизнь и порицается одиночество.

Не догадываясь о семейной трагедии всегда молчаливого Омара Хайяма, его стали осуждать за холостую жизнь.

Потом поняли, что долгая жизнь при дворе султана не принесла ему особых доходов: «У него нет даже вздоха, чтобы обменять на стон. Несчастный философ: в семи небесах одной звезды не имеет».

Затем всем стало вдруг ясно, что Хайям в опале: «Солнце-то нашего мудреца того… пожелтело».

Необычное, непонятное и необъяснимое, а именно таким предстал перед высокородными нишапурцами Хайям, всегда вызывает раздражение. Поэт и философ и здесь стал мишенью для насмешек, издевательств, бессовестной клеветы со стороны врагов и завистников. Какой-то блаженный говорил про него: за долгие годы службы в таком месте не накопил и лишнего динара, чтобы беззаботно встретить старость. Уж они-то своего бы не упустили. Брызгая слюной, визжали тупоголовые «ревнители веры» и шарлатаны, называвшие себя учеными. В чем только они не упрекали Хайяма! В вероотступничестве, вольнодумстве, ереси.

Вероятно, именно к этому периоду жизни относится эпизод, описанный историком XIII века Закарией Казвини в книге «Асар аль-Билад»: «Рассказывают также, что один из факихов приходил ежедневно к Омару перед восходом солнца и под его руководством изучал философию, на людях же отзывался о нем дурно. Тогда Омар созвал к себе в дом всех барабанщиков и трубачей, и когда законовед пришел по обыкновению на урок, Омар приказал им бить в барабаны и дуть в трубы, и собрался к нему со всех сторон народ. Омар сказал: «Внимание, о жители Нишапура! Вот вам ваш алим: он ежедневно в это время приходит ко мне и постигает у меня науку, а среди вас говорит обо мне так, как вы знаете. Если я действительно таков, как он говорит, то зачем он заимствует у меня знание; если же нет, то зачем поносит своего учителя?»