Омела и меч

Квинт охнул, потом сжал кулаки и дал сдачи. Они стащили с себя туники и вскоре с легкостью, достигаемой практикой, учинили отличное учебное состязание по борьбе. Катаясь по земле, схватываясь, рыча, они получали несомненное удовольствие. Остальные столпились кругом, заключая ставки. Флакк наблюдал за ними снисходительно и с легкой завистью. Хотя оба были римскими аристократами, над которыми он всегда презрительно потешался, оба были крепкими и здоровыми. Их сильные, мускулистые тела горели от ударов, что они друг другу наносили, но никто не собирался сдаваться, и трудно было определить возможного победителя, хотя Луций был несколько тяжелее и медлительнее. Квинт уже был близок к тому, чтобы свалить его, когда поединок неожиданно прервал вестовой легата, объявивший, что знаменосца Квинта Туллия Пертинакса немедля ожидают с рапортом.

Молодые люди отпустили друг друга и встали.

— Продолжим позже, — с усмешкой, одеваясь, сказал Квинт. — Я тебя почти сделал.

— Гадеса-с-два ты сделал! — процедил Луций, и добавил несколько весьма крепких выражений, вызвавших общий хохот. Смеялся и Луций. Он никогда не сердился на приятеля, как бы жестоко они не схватывались, и кто бы ни побеждал, несмотря на то, что Луций имел неуживчивый характер, и страшно не любил проигрывать.

Квинт умылся, застегнул кирасу и нащечные пластины, надел шлем, взял щит и штандарт когорты и направился к легату.

Петиллий Цереалис сидел за походным столом в чистой, выбеленной комнате и, хмурясь, изучал карту. Услышав шаги, он настороженно поднял голову. Его моложавое лицо обернулось к Квинту.

— Добрый вечер, знаменосец.

Квинт ответил и стал ждать. Легат явно не спешил. Его острые глаза осматривали Квинта от шлема до сандалий. Наконец он сурово произнес:

— Рукоять твоего щита не чищена, и завязки на левой сандалии протерлись. Весь внешний вид обличает непростительную небрежность. Смотри, чтоб к утру все упущения были исправлены.

— Слушаюсь, — сказал Квинт.

— Я знаю, что ты много дней был в пути, — продолжал легат, — но я хочу гордиться своим легионом. Мы здесь несем трудную службу и должны служить примером. Имеют значение даже самые мелочи.

— Слушаюсь, — повторил Квинт, и, несмотря на выговор, почувствовал симпатию к этому человеку, как и тогда, в Колчестере, когда его карие глаза неожиданно вспыхивали, как сейчас.

— Характеристика, данная тебе прокуратором Децианом Катом, не слишком лестна. — Петиллий отодвинул карту в сторону и выудил из груды донесений клочок пергамента. — Так, посмотрим… ага… «распущен, нагл, уличен в нарушении субординации и сотрудничестве с врагами».

— Врагами! — забывшись, воскликнул Квинт. — Клянусь духом моего отца, легат, как можно было называть этих несчастных иценов врагами, и то как мы обошлись с ними… прокуратор… о Марс, теперь-то, конечно, они враги… но… — он прикусил губу, когда полководец поднял брови. — Прошу прощения.

— Полагаю, — сказал Петиллий, откидываясь в кресле, — ваши симпатии друг к другу, безусловно, взаимны. — И Квинт с огромным облегчением услышал смех в голосе полководца. — А теперь — что действительно произошло в стране иценов?

* * *

Весна в крепости на вершине холма протекала довольно приятно. Обязанности Квинта были не тяжелы. Обычно под началом одного из трибунов он надзирал за постройкой дорог, и, хотя Луций считал это скучным, у

Квинта обнаружилась склонность к инженерным работам, и он с живым интересом встречал связанные с ними проблемы. Он учился, как правильно расчищать путь, оставляя по сторонам изгороди из деревьев и кустов, как выбирать и укладывать булыжники, как правильно утрамбовывать гравий, строить мосты и переправы и так тянуть новую дорогу, прямую, как полет стрелы, сквозь все препятствия, по мере того, как они все дальше и дальше продвигались в северную глушь.

Легионеры не могли пожаловаться на свою жизнь. Бани, как и рассказывал Луций, прекрасно служили для оздоровления души и тела. В них имелась даже музыка, ибо два пехотинца играли на флейте и лире. В общем, жизнь была совсем не плоха. Квинт был слишком занят, чтобы много думать о Регане, и об иценах. И у него имелись основания надеяться на то, что он сумеет начать свои поиски. Однажды Флакк рассказал, что легат собирается вскоре направить какие-то депеши в штаб-квартиру Второго легиона, далеко на запад, в Глочестер. Квинт, который прислушивался к любым упоминаниям о западе, где находились останки Гая Туллия, полюбопытствовал, могут ли его включить в охрану официального гонца.

— Ты просил о задании, и, думаю, ты его получишь, — вскоре сообщил Флакк вечером в бане, когда они вышли из парилки. — Будь уверен, никто больше его не захочет. Говорят, слишком много жуткого колдовства творится в этих диких краях, что на пути к Глочестеру. Люди превращаются в камни и, встав в круг, кричат каждую ночь… звери говорят и наводят на тебя чары… и еще маленькие черные гномы, которые могут сжечь тебя в плетеной клетке!

— Да хватит, Флакк, — усмехаясь, сказал Квинт, — где ты набрался подобной чепухи?

Испанец мрачно покачал головой.