Омела и меч

Квинт улыбнулся. Он испытывал глубокую симпатию к переводчику и знал, что тот отвечал ему тем же, однако он понятия не имел, о чем в действительности думал Навин и что он чувствует. Навин держался замкнуто в дни разграбления иценского города, за исключением тех случаев, когда Кат вызывал его переводить. Тогда он ясно давал понять, что судьба иценов ему безразлична. Он был триновант, а эти два племени были во враждебных отношениях.

— Я тут ходил один и думал, — произнес Квинт, печально усмехаясь, — по правде сказать, о девушке. О маленькой иценской девушке по имени Регана, которая… в общем, я позаботился о ней во время бесчестного нападения Ката.

— Да, — сказал Навин. — Я слышал, что ты спас приемную дочь королевы. Регана не из иценов.

— Вот как? — удивленно спросил Квинт.

— Да. Она из совсем другой части Британии, хотя и в дальнем родстве с Боадицеей. Когда ее родители умерли… ее дед… — Навин осекся, и видимо, передумал говорить то, что собирался. Он быстро продолжил: —Дед Реганы шесть лет назад отправил ее на воспитание королеве.

— Тогда, значит, Пендок тоже не ицен?

— Верно, Квинт, ты задаешь слишком много вопросов, и слишком много думаешь. Если не прекратишь, то никогда не станешь хорошим римским солдатом.

Квинт вспыхнул,

— Я хороший солдат! — с жаром воскликнул он. — Только потому, что я не лижу сандалий жирного дурака прокуратора…

— И ты еще не научился придерживать язык и скрывать свои мысли, — невозмутимо продолжал Навин. — Но ты научишься.

Что бы Квинт не собирался ответить, он разом все забыл, ибо нечто в британце смутило его. Он внимательнее вгляделся сквозь сумерки.

— Навин! Ты в одежде триновантов! Препоясанная туника, высокие военные калиги, бронзовая бляха заложника — все исчезло. Вместо них на Навине были узкие шерстяные штаны. Тартановый плащ, сколотый витой кельтской пряжкой, лежал на его плечах. Подбородок его и верхняя губа, которые он прежде тщательно брил, были покрыты рыжеватой щетиной. А на лбу был выведен кружок синего цвета — знак военного вождя.

— Даже так, — сказал Навин, кивая и глядя на Квинта.

— Но что это значит?

— То, что я обнаружил вещи, которые мне не нравятся — и в Колчестере, и в Лондоне, и в особенности, в стране триновантов, где прежде правил мои отец. В Риме я был убаюкан верой, что мой народ облагодетельствован римской цивилизацией, что им хорошо. Это неправда. Я обнаружил, что их выселили из собственных домов в пользу римских ветеранов, которые оскорбляют и унижают их. Я обнаружил, что они опутаны долгами. А теперь Сенека, этот философствующий ростовщик неожиданно, без причины, взыскал к оплате все свои долги. Мой народ не может заплатить.

— Да, это плохо, — печально сказал Квинт. — История с иценами была ужасна, я знаю, знаю, но…

— Ицены — сегодня, тринованты — завтра, — а потом все остальные племена. Довольно, Квинт. Я и без того сказал больше, чем должен.

Наступило молчание. Квинт испугался, однако подумал — они ничего не достигнут. Племена не могут замириться даже между собой. Бедного Навина поймают и приведут назад. А потом его поразило неприятное сознание того, что это его долг —. сейчас же схватить непокорного беглого заложника. Его рука медленно потянулась к рукояти меча.

— Нет, мой Квинт, — произнес Навин, глядя все так же спокойно. — Ты слишком далеко зашел от лагеря — и прислушайся…

На протяжении всей беседы Квинт краем уха отмечал крики лисиц. И когда Навин призвал к молчанию, совсем рядом из рощи раздался короткий резкий лай. Ему ответил другой — справа, потом слева, впереди, и еще множество в отдалении. Этот хриплый, пронзительный звук доносился повсюду.

— Лисы, — быстро сказал Квинт. — Они всегда так шумят в брачную пору…

Но по спине у него пробежал холод, ибо глаза Навина изменились так же, как и его одежда. Они были отстраненными, издевательскими.

— Это не лисы, — произнес Навин. — Квинт, мы в последний раз встретились как друзья. Теперь возвращайся в форт. Тебе не причинят вреда. Время еще не пришло… Ступай.

Квинт подчинился. И пока он мрачно шел вдоль берега реки, то чувствовал себя под прицелом сотни пристальных невидимых глаз. Темный лес был полон неразличимых шорохов и движений. А Навин стоял там, где Квинт его оставил — суровый, неумолимый.

Вернувшись в форт, Квинт неохотно отправился доложить об опасном происшествии прокуратору.

Кат раскинулся на ложе, внимая игре Гектора на лире. Когда вошел Квинт со словами: «О, прокуратор, случилось нечто, о чем, конечно, ты обязан знать». Кат нетерпеливо смахнул крошки пирога с подбородка и, приподнявшись на локте, нахмурился.

— Ну, ну, в чем дело? Тебе известно, что меня нельзя беспокоить в этот час. О Юпитер! Никогда нет мне ни мира, ни покоя!

Квинт кратко рассказал о встрече с Навином, и прокуратор, подвыпивший, полусонный и совершенно не желающий из-за чего-либо волноваться, раздраженно заявил:

— И ты считаешь, что эта дурацкая история достаточно важна, чтобы меня тревожить? В любом случае мне никогда не нравился этот Навин. Предоставь ему одеваться, как он хочет и шататься по лесам. Как проголодается — вернется, вот и все.