Омела и меч

Она исчезла, и потянулось томительное ожидание. Вскоре она возникла из-за деревьев вместе с Фероксом. Квинт тихо свистнул, и конь подбежал к нему. Ферокс был по-прежнему оседлан. Квинт подтянулся в седло и склонился к девушке.

— Регана, настанет день, и мы снова встретимся. Я это знаю… и скажу тебе… скажу тебе…

— Торопись! — воскликнула она. Скорее беги, беги, и да простят меня боги за то, что я сделала этой ночью! Она повернулась, и легкая как мотылек, устремилась к валу.

Глава четвертая

Бегство в Лондон. — Регана вынуждена искать защиты Квинта. — Отступление на юг. — Квинт вызывается пойти за помощью. — Тайное путешествие с Реганой.

Если Квинт где-то и сохранял в себе остатки былой изнеженности, то утратил их во время отчаянного бегства из лагеря Боадицеи. У него не было ни ножа, чтобы охотиться, ни огнива, чтобы развести костер. Он питался ягодами и мелкой рыбешкой, которую, если удавалось, ловил голыми руками, когда двигался вдоль берега реки Ли. Ферокс был в лучшем положении, ибо он мог щипать сочную, дикую траву, но Квинт оставлял коню слишком мало времени, чтобы пастись. Он следовал по дороге только по ночам, днем спал в зарослях, или пробирался лесом, каждый миг прислушиваясь к любому необычному звуку, и гадая, в самом ли деле он слышит фырканье барсука, вопль дикой кошки или лай лисиц.

Порой он с пылкой благодарностью думал о Регане. Но потом его мысли возвращались к разрушению Колчестера, к гибели Девятого легиона, к мертвым глазам Флакка, глядевшим прямо в небо, к жуткой пытке, уготовленной ему Боадицеей. И он ожесточил свое сердце против воспоминаний о Регане, которая заплатила ему долг, но по-прежнему оставалась врагом.

На третьи сутки он дотащился до Лондона, ставшего городом страха. Кучки бледных римских граждан сбивались по углам улиц и разговаривали шепотом. Лавки были заколочены. Атмосфера неуверенности повисла над городом, чего Квинт не мог понять, ибо, пока бедный загнанный Ферокс нес его к центру города, он увидел, что прибыл губернатор Светоний. Имперское знамя с орлом реяло над губернаторским домом, а в лагере у Темзы он заметил множество разбитых палаток и штандарты Четырнадцатого и Двадцатого легионов.

— «Благодарение Марсу! — смутно подумалось Квинту, — теперь все будет в порядке». Он сумел добраться до штаб-квартиры и назвать свое имя часовому у ворот, но затем, к великому стыду, в голове у него все потемнело, и лицо часового расплылось перед глазами.

Квинт съехал с Ферокса, попытался вновь заговорить, и рухнул на мостовую.

Когда черный туман рассеялся, он обнаружил, что лежит на постели. Почувствовал, что кто-то прижимает кубок к его губам и осознал, что глотает крепкое вино, настоенное на лекарственных травах. Открыв глаза, он увидел, что держит кубок Петиллий Цереалис, его командир. Но легат ужасающе изменился — настолько худым, измученным было его лицо. И его карие глаза смотрели на Квинта с невыразимой печалью.

— Он приходит в себя, — тихо сказал Петиллий кому-то рядом. — Вот, Квинт, пей и не пытайся еще говорить.

Пока Квинт пил, он разглядел другое лицо, возникшее за Петиллием. Квадратное, лоснящееся лицо на бычьей шее. Жесткие, седеющие завитки волос под роскошным шлемом, подобающим губернаторскому званию. Позолота на шлеме слепила глаза, и Квинт зажмурился.

— Парень в очень плохом состоянии — потеря крови… истощение, — мрачно сказал легат, — но он, по крайней мере, жив.

— Ты сумасшедший, Петиллий, — раздался грубый голос губернатора. — Опасный дурак! Ты вступил на вражескую территорию и позволил заманить себя в засаду. Да простят тебя боги, ты лишил нас легиона!

— Клянусь духами всех моих предков, губернатор, — с яростью воскликнул легат, — ты думаешь, это не мучает меня день и ночь? Мне никогда не избыть позора. Я не предугадал, сколько сил у Боадицеи, недооценил их ярость. Я возвратил тебе свое командование… передал вопрос моей жизни… или смерти… в твои руки, твои и нашего Августа-императора.

Последовало тягостное молчание. Квинт чувствовал, как бьется пульс под его сомкнутым веком. Петиллий произнес: — «или смерти»… — с очевидным ударением. Да, ведь последнему федерату было известно, что смерть есть самый почетный выход для римского солдата, потерпевшего поражение. Быстрый удар собственного меча — конец позору римского полководца, потерявшего свой легион.

— Ты знаешь, что я предпочел бы соединиться в царстве мертвых с моими легионерами, которые сейчас лежат и гниют там, на севере, — с горечью продолжал легат, — если бы ты не сказал, что нуждаешься во мне и приказываешь остаться с тобой.

И снова наступило молчание, прерываемое лишь дыханием двух мужчин. Затем Светоний сказал:

— Да, это так. Мне нужен ты, мне нужна любая поддержка, что я смогу отыскать. Ты прекрасный полководец, Петиллий, и сумеешь искупить вину. Ты будешь продолжать командовать остатками Девятого легиона и помогать мне.