Омела и меч

Расставшись с барышником, римляне пересекли Темзу и заночевали в Долине Великого Белого Коня, в виду этой странной меловой фигуры размером с целую деревню, которую народ древности выложил на склоне зеленого холма.

Этому белому коню с длинными изогнутыми ногами и откинутой головой поклонялись атребаты, и он был сердцем их страны. Потому молодые люди продвигались дальше с величайшей осторожностью, но больше никаких приключений с ними не случилось. Они свернули на дорогу и некоторое время следовали по ней. Дорога была почти пустынна. Туземцы, порой встречавшиеся им, были либо очень стары, либо слишком юны, и не проявляли любопытства. Ясно было, что большая часть местного населения отсутствует, и не требовалось большого ума, чтобы догадаться, куда они ушли.

Каллева, столица атребатов, также казалась заброшенной — обстоятельство, которое Фабиан счел зловещим. Он рассказал, что рядом с британским городом был римский лагерь, и многие годы после Клавдианского нашествия атребаты вели себя достаточно дружелюбно, чтобы поддерживать торговые связи со своими завоевателями. Но теперь римский лагерь выглядел таким же пустынным, как город. Хотя молодые люди и не решились подойти слишком близко.

Однако позже они нашли немое свидетельство того, что здесь произошло. Обойдя город, они почти споткнулись о труп человека в римской одежде со значком военного ветерана. Он лежал ничком, словно удар настиг его при попытке бежать. Череп его был размозжен, на валявшемся рядом камне из пращи засохла кровь.

— Я видел подобное, когда шел из Линкольна с Девятым легионом, — мрачно сказал Квинт, глядя на убитого. — А у нас даже нет времени, чтобы похоронить его как положено.

— Да, — согласился Фабиан.

Они долго молчали. Свернули на добротную римскую дорогу, и после полудня достигли каменного указателя с надписью «A Londinio XX». Указатель был перевернут, залеплен грязью и полуобгоревшими внутренностями какого-то животного.

Они смотрели на это бессмысленное проявление ненависти, затем Фабиан произнес:

— Двадцать миль до Лондони… или того, что раньше было Лондоном… но Лагерь Цезаря, несомненно ближе. Скором мы узнаем, там ли Светоний.

Они ударили пятками в бока лошадей и поскакали галопом.

Солнце вышло из-за облаков. Оно сияло над изгибами Темзы, и — после того, как они пересекли лес — озарило то, что все они жаждали увидеть. Над мощными валами из земли, бревен и камня гордо высился штандарт с орлом и реяло имперское знамя.

Они спешились у рва, окружавшего внешнее кольцо укреплений, и внезапно все трое переглянулись и соединили руки в быстром, крепком пожатии. Они не нуждались в словах, выражающих дружбу, сознание того, что они пережили вместе, и что им еще предстояло пережить, было достаточно.

Ведя лошадей, они подошли к первому посту. Часовой на стенах уже заметил их и узнал Джона с Фабианом.

Здесь не было ни трудностей, ни тайн, как в крепости Второго легиона. Их встречали радостными восклицаниями, хлопали по плечам, и то и дело слышались возбужденные вопросы: «Где Второй? Он скоро прибудет? Мы давно его ждем!»

Вскоре эти же вопросы повторил и сам губернатор, как только гонцы вошли в его красно-белую полосатую палатку посреди крепости. Он встал навстречу, его грубое лицо с тяжелой челюстью выражало облегчение.

— Добро пожаловать! Добро пожаловать, имперские гонцы! — воскликнул он. — И ты тоже? — добавил он, узнав Квинта. — Итак, вы вернулись вместе. Это хорошие новости. Где легат Валериан и Второй легион? Вы их намного опередили?

— Твое превосходительство, — Фабиан опустился на одно колено, и не отводя глаз от позолоченных сандалий губернатора, продолжал очень тихо… — мы принесли дурные вести… Второй легион не покидал Глочестера.

— Не покидал Глочестера? Но это чудовищно! Я не могу больше откладывать сражения! Чтобы привести сюда полный легион, потребуется по меньшей мере пять дней! Что с ним случилось? Когда он выступает?

Фабиан сильно побледнел. Бросил быстрый взгляд на Диона и Квинта, потом поднял глаза на побагровевшее лицо губернатора. — Боюсь… губернатор… они не выступят вообще.

В палатке слышалось хриплое дыхание губернатора.

— Они перебиты? Крепость пала? Во имя всех богов, что случилось?

— С легионом ничего не случилось, все они живы… я… мы… — Фабиан поглядел на офицеров и стражников, столпившихся в палатке и входа в нее. — Но ради чести Рима, губернатор, лучше будет, если мы поговорим с тобой наедине, — почти беззвучно закончил он.

Сначала казалось, что буйный и жестокий характер Светония возьмет над ним верх, но губернатор овладел собой и сделал знак остальным выйти. Палатку покинули все, кроме легата четырнадцатого и Петиллия Цереалиса, встретившего Квинта быстрым приветливым взглядом. Тогда Фабиан объяснил, что произошло.