Омен. Пенталогия

Охваченная паникой, Мэри бросилась к родителям, умоляя простить ее. Она рассказала им лишь часть всей правды, но и этого оказалось достаточно, чтобы родители отвернулись от нее. И тогда на прощанье ожесточенная Мэри выложила им всю грязную и страшную правду.

Когда Ламонт вернулась в общество к своему «искусителю», ее восторженно приняли, ибо теперь знали наверняка, что она принадлежит им со всеми потрохами.

Старуха прикрыла глаза и глубоко вздохнула. Она вспомнила, как, следуя указаниям Дэмьена, убила в инкубаторе младенца. Как это оказалось просто! Мэри всего лишь на несколько секунд отключила кислород. Она даже помнила имя этого ребенка: Майкл Томас. Крошечное существо, помещенное в палату интенсивной терапии. Младенец только-только начал набирать вес, когда она отключила кислород.

Старуха опять вздохнула и вновь закрыла глаза… Расплывшись в белозубой улыбке, над ней склонился невысокий мужчина в сутане. Рядом с ним застыла собака. От ее ошейника пахло почему-то мятой. Мэри взглянула на руки священника и заметила в них спичечный коробок. Мужчина вытянул спичку и зажег ее. Мэри была тогда совсем ребенком, едва-едва на пороге зрелости. Она наблюдала, как священник придвигается к ней все ближе и ближе. Мэри доверяла ему, ведь родители учили ее подчиняться священникам, ибо все они суть Божьи посланцы. Вспыхнувшее пламя ослепило девочку, и, все еще чувствуя запах мяты, она вдруг услышала прямо над ухом: «Ты только вкуси это, если грешна…» Мэри завизжала, когда пламя спички обожгло ей руку.

— Не отступай от пути Господнего, или душа твоя сгорит…

Мэри опять вскрикнула от боли и открыла глаза. Лицо священника нависало над ней, губы его впились ей в щеку. Рука священника вцепилась в грудь Мэри.

— И вечная мука. И плоть сгорает, но земля не принимает ее…

Мэри ощутила на своем теле эти шарящие мужские руки, она вдруг закричала и зажмурила от ужаса глаза, а когда их снова открыла, то увидела перед собой красивого юношу. Мэри поняла, что это Майкл Томас. Юноша был прекрасен, его чудесная улыбка словно прощала Мэри. Рядом с юношей стоял еще кто-то: зыбкий силуэт, надвигающийся на девушку. Этот кто-то касается ее обожженной руки, и его успокаивающий голос велит Мэри довериться Богу, он нашептывает ей: что в Царстве Божьем еще найдется место для нее…

Мэри Ламонт очнулась и тупо уставилась на фотографию Дэмьена Торна, но вместо его портрета, она различала лишь смутные очертания того неясного молодого лица. Слова из только что пережитого видения еще долетали до нее: «Покайся. Еще есть время».

Старуха поднялась с кровати и заковыляла к письменному столу. Достала ручку и бумагу. Крепко зажав в кулаке ручку, она с трудом выводила буквы. Старуха почти вертикально держала ручку, и каждая давалась ей ценой огромных усилий, то и дело заставляя морщиться от боли:

«Простите меня, святой отец, ибо я согрешила…» Старуха писала два часа подряд, и перо, будто само по себе, медленно скользило по бумаге. Закончив, Мэри Ламонт достала конверт и адресный справочник. «Отцу де Карло, — пометила она на конверте, — монастырь Сан-Бенедетто, Субиако, Италия».

На всей земле не осталось другого существа, кому Мэри Ламонт могла бы признаться и покаяться. Де Карло был единственным человеком, который, возможно, понял бы ее и поверил всей этой страшной правде. Старая женщина оглянулась. В комнату пробивались первые лучи рассвета.

Мэри Ламонт дотянулась до телефонной трубки и вызвала такси.

Машина мчалась на восток. Возвращаясь в памяти к своему детству, Мэри Ламонт размышляла, простит ли ее де Карло. А вдруг он решит, что ее раскаяние — это всего лишь отчаянная попытка застраховать себя от вечного адского огня. Старуха сжала под шалью письмо и почувствовала, как по щекам опять заструились слезы. Она молча оплакивала себя, свою попусту растраченную, проклятую жизнь и того младенца, которого убила. Мэри Ламонт раскаивалась в том, что помогла когда-то появлению на свет ублюдка…

— Приехали, — прервал ее мысли водитель. Старуха с трудом вернулась к действительности и тупо уставилась из окна на какую-то контору. Заметив почтовый ящик, она облегченно вздохнула.

— Я опущу, опущу, — с готовностью предложил шофер, но старуха уже выбиралась на костылях из такси.

— Ну сама, так сама, — согласился таксист, терпеливо ожидая ее.

— Вот теперь все отлично, — сообщила старуха, возвратившись в машину. — Второй поворот налево, пожалуйста.

Церковь все еще возвышалась на прежнем месте. Хотя от нее уже оставались одни руины: полуразрушенные стены с покосившейся табличкой «Церковь Святого Луки». Храм, где когда-то крестили Мэри Ламонт, а еще раньше ее отца и деда.

Кое-как выбравшись из такси, старуха несколько минут постояла на тротуаре, который вибрировал под многочисленными отбойными молотками. На одной из церковных стен висела табличка «На снос».