Омлет по-византийски (сборник)

Каиафас не стал дожидаться, покуда его станут искушать отрывками из этого захватывающего романа. Пробормотав что-то насчет того, что у него нет времени на пустопорожние разговоры, он подхватил свой никудышный том и удалился. Не слышно было, что он ответил, когда Мелловкент радостно с ним распрощался, но последнему показалось, что в холодных серых глазах торговца мелькнул огонек почтительной ненависти.

Шоковая терапия

Поздним весенним вечером Элла Маккарти сидела на выкрашенной в зеленый цвет скамье в Кенсингтон-гарденз, равнодушно взирая на скучный уголок парка, который неожиданно расцвел в тропическом великолепии. Неожиданно неподалеку показалась долгожданная фигура.

– Привет, Берти! – спокойно произнесла Элла, когда фигура приблизилась к выкрашенной скамье и уселась несколько нетерпеливо, но с должным вниманием к стрелкам своих брюк. – Не правда ли, прекрасный весенний вечер?

Что до чувств, которые владели Эллой, замечание было заведомой неправдой. До того как явился Берти, вечер был каким угодно, но только не прекрасным.

Берти ответил подобающим образом. Он собрался было задать вопрос, но Элла не дала ему этого сделать.

– Большое тебе спасибо за чудесные носовые платки, – сказала она, опередив его. – Это именно то, что я хотела. Одно только отравило мне радость, когда я получила твой подарок, – прибавила она, надув губки.

– Что такое? – с тревогой спросил Берти, со страхом подумав о том, уж не выбрал ли он платки того размера, которые не приличествует дарить женщинами.

– Как только я их получила, я хотела написать тебе и поблагодарить за них, – сказала Элла, и на душе Берти сделалось еще более тревожно.

– Ты же знаешь мою мать, – возразил он. – Она вскрывает все мои письма, и, если узнает, что я кому-то делаю подарки, разговоров будет недели на две.

– В двадцать лет пора бы уж… – начала было Элла.

– Двадцать мне будет только в сентябре, – перебил ее Берти.

– В возрасте девятнадцати лет и восьми месяцев, – продолжала Элла, – пора бы уж стать самостоятельным настолько, чтобы тебе позволяли распоряжаться собственной корреспонденцией.

– Так должно быть, но так не всегда бывает. Мать вскрывает каждое письмо, которое приходит в дом, кому бы оно ни было адресовано. Мы с сестрами этим не раз возмущались, но она продолжает поступать по-своему.

– Будь я на твоем месте, я бы что-нибудь придумала, чтобы она прекратила это делать, – храбро заявила Элла, и Берти почувствовал, что радость, которую должен был доставить ей заботливо отобранный подарок, поугасла вследствие неприятного обстоятельства, сопутствовавшего его получению.

– Что-то случилось? – спросил у Берти его приятель Кловис, когда они встретились в тот же вечер в плавательном бассейне.

– Почему ты спрашиваешь? – сказал Берти.

– Когда в бассейне видишь кого-то с трагическим выражением лица, – сказал Кловис, – это особенно бросается в глаза, потому что на человеке мало чего есть еще. Ей не понравились платки?

Берти рассказал о том, что его волновало.

– Понимаешь, довольно скверно получается, – прибавил он, – когда девушке есть о чем тебе написать, а она может послать тебе письмо только каким-то окольным, скрытым путем.

– Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь, – сказал Кловис. – Что ж, придется и мне пустить в ход всю свою изобретательность, придумывая объяснения, почему я не пишу письма.

– Мне не до шуток, – обиженно проговорил Берти. – Тебе было бы не смешно, если бы твоя мать вскрывала все твои письма.

– Не понимаю, почему ты позволяешь ей так поступать.

– Ничего не могу поделать. Я пытался ей доказать, что…

– Наверное, ты приводил не те доводы. Вот если бы всякий раз, когда вскрывается твое письмо, ты во время обеда падал навзничь на стол и устраивал истерику или будил среди ночи всю семью, чтобы они послушали, как ты декламируешь одну из «Поэм невинности» Блейка, то в дальнейшем твои доводы выслушивали бы с гораздо большим уважением. Для многих испорченный обед или разбитый сон значат гораздо больше, чем чье-то разбитое сердце.

– Лучше бы ты помолчал, – сердито проговорил Берти, обрызгав Кловиса с ног до головы, после чего тот скрылся под водой.

Дня через два после этого разговора в бассейне в почтовый ящик проскользнуло письмо, адресованное Берти Хизанту, а далее – в руки его матери. Миссис Хизант была из числа тех пустоголовых особ, которых вечно занимают чужие дела, и чем интимнее эти дела, тем интереснее. Она в любом случае вскрыла бы и это письмо, но то обстоятельство, что на нем было написано «лично», да еще то, что оно источало нежный, но сильный аромат, лишь заставило ее вскрыть его скорее со стремительной поспешностью, нежели с само собой разумеющейся осмотрительностью. Собранный ею сенсационный урожай превзошел все ожидания.