Omnia mutantur, nihil interit (СИ)

Для удобства Ян собрал волосы в хвост, и Влад, наваливаясь на спинку офисного стула, устало утыкается носом ему в шею, вдыхает — горечь. Горечь адского табака, кофе — и еще что-то, покалывающий, свежий, словно Петербург после дождя. Все равно что сдуру глотнуть залпом рюмку чего-то крепкого.

— Ты фетишист, Войцек, — вздыхает Ян ничуть не разочарованно.

— Давай я допишу, — предлагает Влад неожиданно для себя. — Мне нетрудно.

— Ты ведь помнишь, что в отчетах нельзя материться? — строго уточняет Ян. — Слово «блядь» нельзя использовать ни в отношении женщин, ни в качестве междометия. Вообще никак.

— Кошмар! — картинно вскрикивает Влад, сгоняя его с кресла; они меняются местами, и теперь Ян подозрительно заглядывает через плечо. — Они душат во мне творческую личность! Как же экспрессия?

С отчетом они разбираются вместе.

14.

С замком Ян справляется легко, прихлопывая рукой чуть пониже ручки, и запирающая магия поддается, внутри что-то щелкает. Молниеносно склоняясь, Ян испуганно проверяет, не выворотил ли он в торопливости замок, но, кажется, все в порядке.

— Знаешь, была такая чудная традиция переносить через порог… — шкодливо ухмыляясь, заводит Влад.

А потом мир перед Владом мелькает стремительно, что-то вздергивает его вверх чуть не за шкирку, опора под ногами теряется, и у него ненадолго перехватывает дыхание. В темноте плохо видно, но Владу кажется, что у Яна лицо довольное, хитрое. Его до сих пор не отпустило с того ареста.

— Хуле ты творишь?! — яростно шипит Влад, вцепляется в Яна, будто они тонут.

— Ты ведь сам предложил, я понял…

— Ты не понял. Я предлагал тебе красиво полежать у меня на руках. Предупреждать же надо.

— Ой, — как-то слегка подозрительно тянет Ян. — Неловко получилось, но ничего… А ты разве высоты боишься? Никогда не замечал.

— Я боюсь, что у тебя позвоночник переломится нахуй, а ну верни меня на землю.

— Влад, — укоризненно и очень по-взрослому нежно говорит Ян, — я тебя ни за что не уроню.

На диване еще пахнет стаей, ими всеми, и проводить там ночь — варварство, кощунство. Они падают на ковер; ворс трет плечи, Ян бережно вцепляется в горло, все крутится перед глазами, грудь разрывает от крика. Бледные руки — в переплетении чернильных свивающихся татуировок. Шелковое, прохладное прикосновение мрака к истерзанной пылающей коже. Различить, какие у Яна глаза теперь, не получается.

Их венчает изнанка в блеске нитей и дрожи заклинаний.

— Что это?.. — потом, задыхаясь, спрашивает Ян, кусает губы. — Ты видел?..

И осекается, несмело, виновато глядя, точно ляпнул что обидное, тянется коснуться плеча, и Влад улыбается от этой неловкой бережливости.

— Видел, как не видеть… Даже обычный человек заметит такую пляску на изнанке, — весело отмахивается он. — Спроси у Кары: она знает о демонских традициях чуть побольше меня.

— И сгореть со стыда?

— Ты красиво горишь, Янек.

Примолкнув, Влад озадаченно замечает, как у него что-то хорошо, правильно ноет в груди. Наверно, сердце. Как будто стоило всю жизнь огрызаться и ходить одному, отрезанному от всего мира, чтобы потом любить вот так.

— Надеюсь, твои заботливые родственники не страдают вуайеризмом, — вспомнив что-то, заходится смехом Ян.

Через пару секунд смеются они оба.

15.

Завернутый в одеяло, важный, точно римский император в изгнании, Влад уходит на кухню и возвращается со стаканом ледяной воды, от которой приятно ломит зубы. Ян пьет торопливо, но аккуратно, не захлебываясь. Перебираясь на диван, они ложатся рядом; Ян лениво поглядывает наверх, на колыхание тонкого тюля над приоткрытым окном. Находит на подоконнике пачку, зажигалку и с наслаждением прикуривает.

— Спасибо, — говорит Влад.

— Чего? — дергается он. — Войцек, ты с ума сошел? За что? Что я согласился на это… предприятие? Ты так искренне и упрямо уговаривал, что не купился бы самый бессердечный инквизитор. А я, кроме того, тебя… тебя… Ты понял.

Затихнув, он смущенно отворачивается.

— Да я не про сегодня, я в целом. Я… ты никогда не пытался меня перевоспитывать — я стал задумываться об этом еще давно, когда понял, как ты меня меняешь. Ты научил меня жить, ценить жизнь, а не мучиться, влачить существование. Никогда не читал нотаций — при твоем-то правдолюбии. Нет, ты был рядом, не отпускал, не позволил раствориться ни в магии, ни в гневе, ни в мести. И я сам, сам захотел идти с тобой, Ян, я воскрес, потому что видел, ради чего стоит карабкаться. За это — спасибо. Что позволил мне выбрать. — Помолчав, Влад вынужденно усмехается: — Выбор, который я тебе предложил, куда прозаичнее.

Молчание длит ночь. Благоговейно проводя по своду ребер, касаясь уродливых белых выступов-шрамов от песьих клыков, Влад упоенно скалится. Любуется — на изломе ночи, сейчас, он может дать слабину.

— Если б я умел рисовать… — выдыхает Влад.

— Так научись! — тая улыбку, предлагает Ян. — У нас вечность впереди — успеешь превзойти Микеланджело. Хоть завтра начинай.

Кажется, Влад задумывается всерьез, кивает. Ян делится с ним наполовину прогоревшей сигаретой: вторую поджигать лениво.