Омут

Горыныч нахмурился, глаза его потемнели: «Вот же языкастые гадины! А блошка сейчас точно разревется».

Но Лиля, дочь уборщицы, лишь стиснула зубы и процедила угрожающе:

– Верните! – как будто она могла что-то сделать этим девчонкам на голову выше ее. Но вот плакать она не собиралась. И сдаваться тоже.

– Подойди и возьми, грязнуля! Побегай собачкой! Давай, Дашка, кидай!

– Сейчас я вам устрою собачку, – раздался вдруг рядом суровый голос. – А ну шапку отдала. Живо!

Девчонки стушевались. Та, которая звалась Дашкой, ткнула шапкой в Лилю, и хулиганки слиняли за угол.

– Если будут проблемы, обращайся, – угрюмо заметил Горыныч.

Лиля на всякий случай кивнула, но про себя подумала, что вряд ли воспользуется предложением.

– Ты ее пугаешь, Коль! – подбежала Жар-птица и, смеясь, с силой ударила Кольку в плечо.

Потом она повернулась к девочке:

– О, а ты ведь знакомая Ночки? Аука?

Да, Ночка звал эту блошку Аукой.

И мысли Горыныча сразу обратились к Ночке. Он до сих пор не простил друга, что тот отказался вернуться с ним в заброшку за телефоном, за кошкой и за бродягой под одеялом. Горыныч и к поезду не пошел провожать Ночку, так был сердит на него.

Хотя, кажется, без помощи Рома он справился даже лучше. И Горыныч мельком глянул на Мари, а потом перевел взгляд на блошку. Пунцовая Аука исподлобья робко поглядывала на него.

– Она вообще-то, – сказал Горыныч, повернувшись к Мари, но глядя мимо нее, – теперь вроде как сестра моя.

И закашлялся.

– Чего?! – возопила удивленная Жар-птица, а Аука, похоже, готова была разрыдаться.

Вот дела: когда обижали – не плакала, а заступились – и глаза на мокром месте.

– Ну… мы живем теперь вместе. Батька мой…

Жар-птица громко, заливисто расхохоталась.

– Чего ты радуешься? – не понял Горыныч и насупился еще сильнее.

Аука тоже сморщилась, словно наелась клюквы.

– Но почему ты это скрывал? – спросила Мари, смахивая выступившие от смеха слезы.

И лицо у нее при этом было такое довольное, как будто он сказал ей, что бросил курить.

Горыныч раздраженно передернул плечами. Но Жар-птица видела, что он просто смущен.

– К слову не пришлось. Да и слишком быстро все случилось. Отец меня тоже перед фактом поставил. А вы все заняты были здоровьем Дня.

Горыныч покосился на Ауку и услышал, как Мари, уже склонившаяся над девочкой, заговорщически прошептала:

– Я научу тебя всем приемам младших сестер. У меня большой опыт. И не бойся его. Он только с виду страшный.

– Я и не боюсь, – пискнула Аука и вдруг неожиданно спросила: – А где Ночка?

Колька и Мари переглянулись.

Аука до сих пор ничего не знает. Тяжело быть ребенком.

Жар-птица мягко улыбнулась и опустилась перед девочкой на корточки.

– Ночка не забыл о тебе, просто ему пришлось уехать и он не нашел смелости попрощаться. Прости его.

Да уж, со смелостью у Ночки туго, подумал Горыныч, а вслух буркнул:

– Но если что…

Аука подняла на Кольку взгляд и посмотрела ему прямо в глаза. И Колька вдруг понял.

Для значимых слов требуется очень много смелости.

Он сердито кивнул, подбадривая самого себя, и закончил:

– Я рядом.

Эпилог

8 января

Ром выскочил из поезда, из вагонной духоты, и глубоко, с наслаждением втянул острый морозный воздух, пахнущий то ли мазутом, то ли соляркой, то ли всем сразу, – типичный запах вокзалов и путешествий. А вот и Илья – машет рукой, торопится встретить.

На Новый год родители решили подарить Рому поездку к друзьям.

– Ты тогда нехорошо попрощался со всеми, – сказал Князев-отец. – Этот несчастный случай с Демьяном…

В первую секунду Ром обрадовался, а потом вдруг сник. Он не знал, хочет ли ехать туда, где у него больше не было дома, и встречаться с дружинниками.

Тот вечер, когда его провожали, все изменил. Переезд уже не казался ему катастрофой, наоборот, хотелось побыстрее уехать, сбежать. Подальше от страшного вечера, подальше от той минуты, которую Ром снова и снова проживал во сне: распластанный на сером цементном полу Демьян и ощущение, что еще секунду назад все можно было исправить.

Это он был виноват в том, что случилось с другом. В тот вечер в него словно бес вселился. Если бы они не вышли тогда вдвоем на улицу. Если бы…

Ром просыпался, сердце колотилось от ужаса, и лишь через несколько вязких секунд он вспоминал, что День здоров, а у него самого новая жизнь и все непонятки уже не важны, потому что остались в жизни старой. Вместе с дружбой.

А теперь родители предлагали ему вернуться. На пару дней, но все-таки. Стоило ли ехать?

В своей комнате Ром сел за ноутбук, полистал чаты и нашел на дне переписок затихший – «Дружина». В последний раз чат оживал, когда День вышел из больницы и всем сообщил, что он «как новенький, даже прошивка у мозга слетела, но наливку Горыныча запомнил». Тем вечером дружинники собрались у Демьяна, и Жар-птица предложила Ночке выйти в «скайп», но Ром соврал, что не может.

Сейчас он елозил курсором по аватарке «Дружины». Вот они все, мелкие, как муравьи, но ему не обязательно разглядывать людей на фотографии, он и так знает, где кто: Ночка, День, Кощей, Горыныч, Феникс и Жар-птица – на всех пририсованные в фотошопе луковки богатырских шлемов.