Омут

— Мы же ищем людей…

— Вот именно.

— А кто же ищет их днем, да еще с фонарем, как вышеупомянутый древний грек? Не удивительно, что он никого не нашел. Свет отпугивает людей. На свет стремятся только бабочки… и опаляют крылья. Вот в тумане — другое дело…

— И вы нашли?

— Вы же видели.

— Видела.

— Подойдут вам эти люди?

— Офицер, пожалуй, да.

— А купец?

— Откуда он взялся?

— Из зала.

— Его вы не ждали?

— Нет. Он же сказал: это сюрприз.

— Для нас. А для него? Вы хорошо его знаете?

Техник покачал головой:

— Кто в наше время хорошо знает друг друга?

— Вы поверили его байкам про мамонтовский рейд, про дядюшку в Курске?

— Это можно уточнить. Во всяком случае, до войны он богатым не был.

— Но, если сейчас у него в самом деле есть деньги, чем вы его заинтересуете?

— Именно деньгами. Деньги, Софи, это странная штука. Их хватает, только когда их очень мало. Но если они есть, денег всегда недостает. А уж если он мечтает о лавочке…

— Дурацкая мечта.

— Действительно, глупо. Деньги нужно брать и тратить, а не наживать по грошам в лавочке. У меня бы не хватило сил на такое.

Он в самом деле чувствовал усталость.

«Почему люди так утомительны? Нет, пора кончать. Вернее, начинать новую жизнь. Взять это шальное богатство и бежать, бежать… Далеко. Лучше всего в колонии, где нет людей, а есть только слуги и женщины, которых покупаешь на время, и больше никого…»

— Хочу рикшу.

— Что? — не поняла Софи.

Техник провел пальцами по лбу.

— Я хотел сказать, что нам уже не найти извозчика. Час поздний.

— Надеюсь, вы проводите меня?

— Еще бы! Я ведь обещал вам безопасность.

«На какой срок?» — подумала она без волнения.

Все, что происходило и должно было произойти, предусматривалось с самого начала. Важно было только не опоздать, поставить точку первым.

* * *

Юрий и Шумов шли вдвоем.

Было, правда, еще не очень поздно, но темно и безлюдно.

— Ты знаешь, кто он? — спросил Муравьев.

— Техник, — ответил Андрей коротко.

— Как ты узнал?

— Земля слухом полнится.

— Коммерческая тайна?

— Да для кого же это тайна?

— Кто бы мог подумать?.. Когда мы учились, мечтали…

Но Андрей не удивлялся.

В отличие от Юрия для него старая жизнь никогда не была окутана романтическим флером. Он вырос в семье, где отец, почтовый чиновник, не выдержал натиска жизни и пил. Пил, не доводя семью до голода, но часто, переходя от искусственной эйфории к мрачному унынию. Тогда он подолгу и нудно говорил о неблагополучии жизни, о низких качествах человеческой природы, о том, как несправедливо обошлась жизнь с ним лично.

Может быть, он и посеял бы семена «мировой скорби» в душу подрастающего сына, но мальчик больше тянулся к матери, больше прислушивался к ее словам и суждениям. Оба, и отец и мать, участвовали в первой революции, однако отец — временно, увлекшись, как и многие, а мать — по жизненному убеждению, беззаветно и навсегда. Жизнь родителей все больше шла под одной крышей по-разному, тянулась мучительно, пока дети были малы, и прервалась, как только это стало возможно. Мать уехала со старшей дочерью, и Андрей их больше никогда не увидел — и она, и сестра сложили головы в гражданскую, но Шумов верил в материнскую правду, которая была простой и понятной: отвратительна и несправедлива не сама жизнь, а та жизнь, которой заставляли жить людей до революции; отвратительна жизнь старая, но она сгинет, и на развалинах ее из крови и пепла поднимутся сначала ростки, а потом и сильные, мощные побеги новой.

— Техник — безусловно, личность.

Юрий не видел в темноте выражения иронии на лице Шумова, а говорил тот самым обычным тоном.

— Мы виделись не в первый раз.

— О!..

— Ты неправильно понял. К его делам я не имею отношения, но наша первая встреча…

И Юрий рассказал про встречу в поезде.

— Да… Производит впечатление.

— Еще бы! Это тебе не гимназический бал.

— А что же?

— Смелость, риск, решительность — что угодно.

— А по-моему, обыкновенный бандитизм.

— Ну, с точки зрения собственника, человек, изымающий собственность, разумеется, преступник.

— Думаю, что и с точки зрения всех обобранных в поезде. Ты что, анархист? — спросил Шумов.

— Этого еще не хватало!

— Тогда кто же, если не секрет?

— У меня нет догматической платформы.

— Ты служил в Добровольческой армии. Разве это не платформа?

— Я покончил с иллюзиями.

— И приобрел новые?

— Вера в народ не иллюзия.

— Значит, признал Советскую власть?

— Нет. Народ не пойдет за чуждым ему рациональным марксизмом. Он создаст новые общественные устои, самобытные, и формы его борьбы тоже кажутся нам непривычными.

— Какие формы? Разбойничьи?

Юрий возмутился:

— Как живучи предрассудки! Ты просто старорежимный обыватель, буржуа.

— Я ведь говорил о своих планах.

— Оставь, я не верю.

— Почему? Нэп — серьезная политика.

— Мираж! Бесплодная попытка вырваться из тупика, в который попали большевики. Связать свое будущее с их политикой — сущее безумие.

— Выходит, я в тупике, а наш друг Слава-Техник на путях российского возрождения?

— Представь себе. Это парадоксально, но может быть и так.

— Ну, уволь. Лучше уж разориться в торговле, чем получить пулю в очередном налете.

— Как мы все изменились!