Омут

«И все-таки говорить не стоило. Если операция продлится одну-две недели, что я скажу потом?.. Но разве операция и наши отношения одно и то же? Даже Шумов видит, что я ей не безразличен… А что вообще будет после операции? Может быть, придется сражаться? Или бежать? Вместе? Конечно, ведь мы связаны не фиктивной бумажкой, а общим делом. Опять бежать?.. Но в таком случае я просто обязан освободить Таню от себя, от риска. Да, в случае провала — бежать. За границу. Вместе с Софи. У нас будут средства. Да! Вот что главное. Взять эти деньги. Операция — вот основная цель. А я сказал… Неужели проговорился? Как глупо!..»

— Нет, поздравлений я пока не принимаю.

— Почему?

— Да ведь средства нужны. Работа.

— Ты ищешь работу?

— Что я умею?.. Была у нас одна идея. Конечно, после наших разговоров звучит смешно…

— Все-таки коммерция?

— Ну, это громко сказано. Тут шла речь о маленькой булочной. Впрочем, я не хочу забивать тебе мозги своими заботами. Спасибо за чудесное вино…

Они допили.

Прежде чем расстаться, Юрий взял Шумова за рукав и попросил, чуть качнувшись;

— Все это, разумеется, антр ну, между нами. Я рассчитываю на твою деликатность.

— Да, конечно.

«Кого же он, однако, опасается?»

— Мне показалось, ты осуждаешь меня?

— Помилуй. За что?

— Ты спросил о Тане. Ты считаешь меня непорядочным человеком?

— Юрий! Тебе ударило в голову вино.

— Н-не отрицаю. Но ты должен понять меня. Несчастья не всегда сближают. Они и разъединяют.

— Какое право я имею судить тебя!

— Ага! Все-таки судить. Ты не знаешь Софи. Она выносила из-под огня наших раненых на Кубани. Наших раненых… Когда из ледяного похода вернулось две тысячи раненых, купцы пожертвовали на наше лечение четыреста семьдесят рублей. Раздели это…

Они все еще стояли у входа в подвальчик.

— Не нужно об этом громко. Мы на улице.

— Но ты раздели! По двадцать три копейки на человека. Так они оценили нашу кровь. С тех пор я презираю торговцев.

— Однако булочная…

— Какая булочная? А… Нет, это Софи.

— Откуда у нее деньги? Уж не Слава ли одолжит?

— Слава? Она презирает Славу. А тебя я люблю, хоть ты и торговец. Антр ну. Мы договорились?

— Я ведь сказал. Можешь рассчитывать на меня, если понадобится шафер.

И, глядя вслед Юрию, удалявшемуся подчеркнуто четким шагом, Шумов еще раз подумал:

«Странный брак!..»

* * *

Если «странный брак» удивил и почти поставил в тупик Шумова, то в доме Веры Никодимовны о нем просто не подозревали, и, пока Юрий пил вино с Андреем и Софи, на веранде его собственного дома пили чай Вера Никодимовна, Воздвиженский и Таня. Пили по-старинному, из самовара, который любил и умел разжигать Роман Константинович.

— В некотором смысле самовар — это символ того немногого доброго, что еще существует в нашем мире. И дым его — дым отечества, наше, родное, русское, дым семейного очага, он сладок и приятен, как сказал погибший мученической смертью классик, который, как и многие в наши дни, не избежал расправы темной толпы.

Так говорил Воздвиженский.

И Вера Никодимовна его поддерживала.

— Да-да, самовар — прекрасно. Подумать только — чай с примуса! Напиток с промышленно-керосиновым ароматом. Нет, я решительно против такого прогресса. Просто унизительно кипятить чай на примусе.

Таня невольно улыбнулась.

— У вас замечательный чай, Вера Никодимовна.

— Спасибо, милая вы моя. Кладите побольше варенья, прошу вас. Это же свое.

— Благодарю. Я люблю чай с вишневым вареньем.

— А вишневый дымок? — спросил Воздвиженский, который порубил на растопку сухие ветки, срезанные с вишни в саду.

— Чудесно.

— Чудесно, дорогие мои! — продолжала разговорчивая Вера Никодимовна. — Я боюсь сглазить, потому что суеверна. У нас так повелось от мужа, ведь моряки все верят в приметы… Я боюсь сглазить, но сегодня, мне кажется, добро вновь постучалось в наш дом. Я была одна, совсем одна… Я почти смирилась. Но вот господь, бесконечно мудрый даже в испытаниях, что нам ниспослал, вернул Юрия. И Таня, которую я всегда любила, снова с нами. Я виновата перед ней. Но откуда мне было знать, сколько вам пришлось перенести, бедняжка! А у вас еще нашлись силы щадить меня!

Таня наклонила голову к фарфоровому блюдцу, на дне которого галантно раскланивались кавалер и дама в высоких париках, перепачканные вишневым вареньем.

— Простите меня, Танюша, но Роман Константинович подлинный друг. Он столько сделал для меня в трудное время. Он все знает. И о вас… Мы открылись ему. Да и как можно скрывать такое? Зачем ложный стыд? Это же одно из самых горестных испытаний. Но и оно позади. И я прошу вас поскорее оформить, как это теперь говорят, ваши отношения с Юрой и переселиться к нам. Как дочь и жена. Дурной сон кончился. Я верю в хорошее. А вы?.

— Я бы тоже хотела… верить.